отделению и свинтил штуцер в трубопроводе, ведущем к пневмостартеру.
3. В ту же ночь, немного позже, загорелась на причале бочка с ветошью и капитан из–за недостаточного давления в ресивере с трудом завел двигатель, чтобы отвести теплоход.
4. Вывод из разговора с Лешей Крученых: он не замешан. Вообще «четверка» здесь ни при чем.
5. Приходила Машутка. У нее зеленые глаза. Такие глаза в жизни встречаются гораздо реже, чем в книгах».
Здесь я поставил точку. Разумеется, последняя деталь не имела никакого отношения к расследованию. Мне захотелось вдруг написать об этих глазах: они действительно зеленые и красивые.
Я вырвал листок из блокнота — он уже больше не был нужен, карандаш помог привести мысли в порядок, — свернул трубочкой и сжег. Бумажка превратилась в пепел и рассыпалась.
Интересно, отчего загорелась бочка с ветошью? Вообще, как могло вспыхнуть тряпье? Окурок, самовозгорание? Но тогда ветошь долго тлела бы. А Маврухин увидел столб пламени. Значит, кто–то поджег бочку, плеснув туда бензина. Кому–то нужно было, чтобы «Онега» перешла к другому причалу. Кому? Возможно, самому Маврухину. Ведь он стоял в ту ночь на вахте.
Да, но без его ведома не стравили бы и давление в ресивере, что едва не помешало «Онеге» уйти от причала. Противоречие! И это противоречие сейчас не решить.
Прежде всего надо отправиться на площадь Марата и прикинуть, что могло понадобиться Маврухину в этом районе.
«Самое серьезное заблуждение любого преступника — надежда на то, что время смоет следы, подобно волне. Но время работает на угрозыск. И еще на прогресс». Так говаривал майор Комолов.
Меня разбудило топанье ног на палубе. Валера сунул под бок свой гиреобразный кулак:
— Вставай, авральчик объявлен. Готовимся к рейсу
Мы ринулись в умывальник.
— Я думаю о том, как странно устроена жизнь, — сказал Валера, отфыркиваясь Без очков лицо его казалось чужим и голым, — Да, странно и противоречиво. Недавно мы пережили трагедию. И вот, пожалуйста, Ложко женится. Уже объявил. Когда вернемся из рейса, будет свадьба.
Валера попытался улыбнуться. Надо сказать, обычно никто не радуется, когда любимая девушка выходит замуж за другого, даже если это хороший парень. Но в Валере не было ни песчинки эгоизма.
Все мы, как Диогены, ищем нового человека, высоко поднимая фонари в солнечный день. А потом оказывается, что новый человек всю жизнь прожил на нашем этаже, только он носил очки с толстыми линзами и казался чудаковатым.
На палубе Кэп произнес короткую речь. Он сказал, что главное для команды — образцово провести очередной рейс, тринадцатый по счету для экипажа. Число тринадцать — счастливое число, на всякий случай сообщил Кэп. А посему надлежит тщательно «вылизать» теплоход, прежде чем идти к элеватору под погрузку.
Через шесть часов у нас уже не разгибались спины. Ребята разошлись по кубрикам — отдохнуть, а я, проклиная жару, потащился через порт к трамвайной остановке.
Полчаса дребезжал расхлябанный вагон, прежде чем доползти до площади Марата.
Приехав, я осмотрелся по сторонам. Площадь была довольно правильной эллиптической формы, центр ее образовывала клумба с пышными каннами. Белое пятнышко газетной витрины я увидел в дальнем краю эллипса.
Асфальт на площади был мягок, как тесто. Наконец я добрался до витрины и уткнулся в желтый, месячной давности номер «Советской торговли».
Вот здесь механик и заметил Маврухина. Разумеется, тот приехал на площадь не для того, чтобы ознакомиться с передовой в этой газете. И не на свиданке. Если бы Маврухин ожидал кого–нибудь, он выбрал бы место потише и потенистее, а не стал бы торчать на асфальтовой площадке для всеобщего обозрения.
Очевидно, Маврухин пересекал площадь, направляясь к какому–то дому, и, заметив механика, приостановился у витрины, чтобы избежать встречи и разговора. Куда же он держал путь?
Пивной ларек, сатуратор, тележки мороженщиц, все, что может представлять соблазн в жаркий день, было сосредоточено у трамвайной остановки. Та часть площади, где стояла витрина, отличалась деловой пустотой.
После бешеной работы на судне пешая прогулка не доставляла особого удовольствия. Потребовалось полтора часа, чтоб осмотреть кварталы, прилегающие к этому углу площади.
Итак, в районе находились следующие учреждения и «точки»: ларек «Галантерея», «Гастроном», филиал комиссионного магазина, пункт оргнабора, родильный дом, библиотека имени Новикова–Прибоя, управление телефонной сети и прокуратура. Составив небольшой план, я начал обход. Допрашивать кого бы то ни было я не мог, поэтому пришлось пустить в ход самые различные тактические уловки.
Через некоторое время я знал, что ни в управление телефонной сети, ни в роддом, ни в пункт оргнабора, ни в «Гастроном», ни в комиссионный магазин Маврухин не наведывался. И знакомых у него там не было.
В ларьке «Галантерея» работал только один продавец — худощавый немолодой человек в пенсне, очень похожий на зубного врача, который однажды удалял мне два зуба с помощью деревянного молотка. Это были хорошие, крепкие зубы, но я застудил их, выслеживая «щипача», стащившего у старушки кошелек с мелочью. С тех пор прошло немало времени, но я все же подержался за щеку, входя в ларек.
«Вас обслуживает прод. Стршикошевский» — объявляла надпись. Чтобы безукоризненно выговорить такую фамилию, следовало потерять не два зуба, а гораздо больше. Я постоял немного в ларьке. Когда обладаешь некоторым опытом, довольно быстро можно определить, как торгуют — над прилавком или под ним. Вы спросите: почему же еще существуют жулики? Я отвечу — не знаю
Здесь торговали честно. Маврухину в таком ларьке нечего было бы делать. На всякий случай, выждав, когда ларек опустеет, я перегнулся через прилавок и сказал шепотом:
— Есть нейлоновые рубашки.
Продавец посмотрел на меня и поправил пенсне. У него были зоркие глаза под мохнатыми бровями.
— Есть пудра для загара, — ответил он так же заговорщически.
— Зачем мне пудра?
— А зачем мне рубашки? — спросил гражданин Стршикошевский. — Имею целых три!
— Вы меня не поняли. Есть нейлоновые рубашки!
— Так наденьте хотя бы одну, — сказал наглый продавец. — Вместо вашей ковбойки.
Из ларька я вышел раздосадованный и вместе с тем довольный. Иногда приятно получить по физиономии. Но через минуту вернулся к Стршикошевскому. Нужно было все–таки поставить точку над «и». Я показал фотографию Маврухина.
Дотошный продавец, изучив снимок, посмотрел и на обратную сторону. Обратная сторона была что надо: «Паша, друг, помни!» Это вывел сам Маврухин по моей просьбе. И подписался. И число поставил.
— Компаньон, — сказал я, показывая на снимок. — Сегодня не мог прийти.
— Я видел этого человека, — ответил продавец. — Он заходил и предлагал товар. Может, он ваш друг. Но на таких друзей надо спускать собак. У вас хорошее лицо. Вот почему я разговариваю вежливо.
— Наверно, он заходил давно, если без меня.
— С полгода назад. Кстати, я встретил его, и недавно. Дня четыре назад, вместе с Копосевым.
— А, Копосевым. Этим долговязым!
— Ха! И вы «друг», да? Копосев работал у нас в системе. Его выгнали. Он коротышка. С лицом обиженного бульдога.
Продавец не лгал, это было ясно. Значит, Маврухин заходил сюда, когда лишь начал свою «коммерцию» и подыскивал клиентуру. Наверно, в конце концов он нашел Копосева. Фамилию этого типа я слышал от Шиковца.
Оставалось проверить еще библиотеку и райпрокуратуру. Но что было делать там Маврухину? Знакомства с блюстителями закона он не поддерживал и любовью к чтению не отличался.
