— Но ведь другого пути нет.
Три вертикальные морщинки на лбу Шиковца почти сошлись, образуя один большой восклицательный знак.
— Хорошо. Возьму на свою голову. Но сделаем тонко, без шума. Скажем, что какие–нибудь сельхозвредители обнаружены в последнюю минуту — грибки или бактерии. Отведем «Онегу» на дезинфекцию. Команду тоже. Тем временем теплоход осмотрят, груз перелопатят. А ты посмотришь за механиком.
Впервые он мне по–настоящему нравился, начальник.
— Ну ладно. А ты будь…
Не договорив, он махнул рукой. Я так и не понял, что имел в виду капитан милиции. Может, хотел сказать, чтобы я был поосторожнее, но в последнюю минуту решил, что такое предупреждение отдает сентиментальностью. Строгий, требовательный Шиковец!..
15
В десять Боцман роздал команде «личный паек»: курящим сигареты, некурящим шоколад, — а в десять тридцать пограничники и таможенники произвели обычный осмотр.
Мы отчалили. Кончилась портовая суматоха, судовая жизнь вошла в свою колею. Но я знал, что так продлится совсем недолго.
Все повеселели. Кэп, в фуражке, молодой и подтянутый, бодро крутил штурвал. Мелькнули ветлы Крысиного острова. Кирпичный форт смотрелся теперь на фоне города как ржавое пятно. Мы миновали длинный ряд судов и вышли на простор.
В этой части залива фарватер был отмечен двумя рядами цветных буев. Нам предстояло свернуть налево и по мелководной части залива направиться к каналам европейской внутренней сети. Морская часть рейсов не была продолжительной — десять–двенадцать часов.
Я уселся на комингсе, наблюдая за механиком. Он стоял неподалеку от тамбура машинного отделения, подставив лицо ветру. Симпатичный такой, крепко сбитый парнишечка с вьющимся русым чубом.
— Что ж невеста не пришла? — крикнул я ему.
— Наверно, на яхте будет в заливе болтаться!
Ленчик вынес на палубу сверкающий аккордеон и запел частушки, которые он освоил после изнурительных репетиций.
Ходит чайка по песку,
Моряку сулит тоску,
И пока не сядет в воду,
Штормовую жди погоду!
В частушки были превращены матросские поговорки, которые перевел с английского известный всем моряк, легендарный Лухманов, капитан дальнего плавания и поэт.
«Онега» уже свернула в узкую протоку. Несколько черных лысух, хлопая крыльями, снялись впереди. Пахло рыбой, осокой, речной свежестью.
За кормой показался катер. Он догонял нас. Механик несколько раз оглянулся. Он встал так, чтобы видеть корму. Катер гнал перед собой белый бурун.
Я делал вид, что целиком захвачен выдающимся пением Ленчика.
Дождик раньше, ветер вслед,
Жди от шквала всяких бед…
А небо между тем хмурилось, предвещая то ли ветер, то ли дождь. Вдали серой полосой открылся залив, но мы не успели выйти на морской простор. Сзади сердито загудела сирена. Катер прыгал на крутой, взбитой волне. На носу его стоял человек и кричал в мегафон. Кэп дал малый ход.
Катер стукнулся кранцами о борт, и на палубу теплохода вскочил человек в темном кителе с тремя нашивками.
Механик продолжал машинально тереть ветошью руки, не сводя глаз с чужака, который поднялся в рубку, к Кэпу.
— Это все из–за тебя, — сказал Леша Крученых, толкая Боцмана в бок.
— Почему из–за меня? — испуганно спросил тот. — Я ни в чем не виноват, честное слово.
— Не виноват! Варениками с вишнями кормил? Кормил. А косточки из вишен не вынул. Теперь всех на рентген.
Боцмана ничего не стоило разыграть, он все принимал за чистую монету. Но шутка Леши погасла, как спичка, брошенная в воду. На мостик вышел Кэп.
— Поворачиваем оглобли, — сказал он. Механик сжал кусок ветоши.
— А в чем дело? — спросил Ленчик.
— На дезинфекцию. Всем по прибытии — в санпропускник. Выход переносится на утро.
Ложко, размахнувшись, выбросил ветошь за борт. На его лице промелькнула довольная усмешка. «Посмотрим на тебя через часок–другой», — подумал я.
С этой секунды я не оставлял механика. Вместе, рука об руку, мы сели в автобус, доехали до санпропускника, сдали вещи суровому служителю, который отправил их в накаленное железное чрево. Прошлепав по кафельному полу, мы мылились одним куском карболового мыла, а механик рассказывал о своих родственниках с берегов Волги.
Казалось, его забавляет это нечаянное приключение.
Шиковец был немногословен. Видимо, все, что он хотел произнести в мой адрес, было уже высказано мысленно.
— Знаешь, во сколько нам обошлась эта процедура? — спросил он, насупившись. — Примерно в три с половиной тысячи рублей. Об остальном не говорю.
— Ничего не нашли?
— Ничего! Но искали так, что и зубочистка не завалялась бы. Ладно, иди.
Он вел себя мужественно. Не пытался переложить тяжелый груз ошибки. Взял на себя все, что положено по должности и чину.
Я стиснул зубы. Ощущение было такое, будто кто–то взял за шиворот и возит физиономией по наждачной бумаге.
Это было не просто поражение. Это был позор. Вся версия, которая казалась мне безукоризненной, летела в тартарары. С треском, с грохотом летела.
Шиковцу, наверно, было не легче. Он хорошо представлял, какой будет реакция в управлении на этот афронт и сколько шишек свалится на его голову. Ведь осмотр потребовал всяческих начальственных санкций, и уж мальчики из «отдела борьбы с хищением», зубастые, насмешливые юнцы, не упустят возможности как–нибудь расспросить Шиковца о творчестве Иоганна Себастьяна Баха.
Последнее, конечно, мелочи, но все–таки…
— Разрешите идти? — спросил я и, повернувшись, щелкнул каблуками.
Начальник молчал…
Вечером мы с Боцманом сидели в закусочной «Стадион». Стасик был прекрасным собеседником: он слушал не перебивая и аплодировал белесыми ресницами каждому слову. Закусочная покачивалась, словно за окнами свирепствовал шторм. Перед нами стояли пустые кружки, их ручки были похожи на оттопыренные уши Стасика.
— Ты славный парень, Боцман, — говорил я. — Ты меня поймешь. Я расскажу тебе о сказочной стране Офир. Это было в те времена, когда мореплаватели были похожи на пиратов, а пираты ничем не отличались от мореплавателей; их именами называли проливы и банки. Некто Альваро Менданья, капитан и вожак, шастал по морям в поисках легендарной, сказочно богатой страны Офир, откуда царь Соломон черпал золото для своего храма… Менданья был неудачником, но свои неудачи он компенсировал упрямством. Он искал, искал, искал и своей верой заражал других…
Потом мы шли по улице Крузенштерна, ноги легко, сами собой, несли нас вниз. Семь пролетов гранитной лестницы, фонтан с деловитыми амурчиками, памятник основателю города князю Мирославу, Вечный огонь у обелиска гвардейцев и, наконец, форт — огромный рыжий краб, вцепившийся в землю кирпичными отростками.
