— Не знаю, не знаю. И аналогичных дел не припомню… Разобраться будет нелегко. Но я буду рядом, Паша, а как только почувствую себя лучше, то включусь полностью. Понял?
Звонит телефон. Я сразу узнаю голос.
— Мне Павла Чернова. Павел? Это Лена Самарина. Ты еще помнишь?.. Я тоже помню. Отец сказал, что ты здесь, такой сверхзанятый, почти секретный. А видеться с женщинами тебе разрешают?
«Женщина, — отмечаю я про себя. — Господи, я помню ее совсем цыпленком!»
— Что там еще? — спрашивает майор.
— По личному делу, Николай Семенович, — отвечаю я, прикрыв ладонью трубку. — Знакомая… по школе.
Не вовремя позвонила Ленка. Но Комолов смеется.
— Ну так что ж смущаешься? Иди, ты свободен.
Все еще сыплет дождь, и мы с Ленкой договариваемся встретиться в ресторане. Единственный ресторан Колодина находится как раз под нами на втором этаже гостиницы.
4
В ресторане шумно. Компания геологов празднует окончание полевого сезона. Бородатые парни в ковбойках и вельветовых куртках, рыцари тайги… Девчонки в грубых свитерах, счастливые, с сияющими влажными глазами.
Наверно, человек моей профессии выглядит рядом с этими парнями страшным анахронизмом. Нож из уборной, похищенные деньги, старые сапоги, оставляющие следы на полу… Жестокость, алчность, алкогольный психоз. Варварство, заглянувшее в наш век из далекого прошлого.
А кто–то ходит по тайге. Ищет ванадий. Спутники запускает. Строит батискафы.
— Венька, ты ешь третий бифштекс.
— Я недобрал за сезон сто одиннадцать бифштексов.
— Парни, Сиротка Люпус притащил рюкзак с образцами!
Геологи… Из нашего выпуска трое ребят пошли в геологи. И еще наш класс дал горного инженеру микробиолога, летчика. Я знаю, о моем выборе говорят, пожимая плечами и улыбаясь: «Чернов Пашка, лучший математик, медалист, пошел в милиционеры!» Ну, а кто же должен «идти в милиционеры», хотелось бы знать?
Через два столика от меня сидит человек со спиной широкой и мощной, как стальной щит скрепера. Спины, если присматриваться, могут быть так же выразительны и неповторимы, как форма уха или отпечаток пальца.
Этого человека я уже видел.
Он оборачивается. А… преподаватель из школы ДОСААФ, Ленкин приятель. Он в обществе белокурой дамы с губами, накрашенными слишком ярко для Колодина.
Геологи едят апельсины, оркестр в бодром танцевальном темпе играет «Бродягу». Мрачная личность в шароварах старателя, заказавшая «Бродягу», горюет у пустых графинов.
«…Презумпция невиновности, Паша. Это не просто термин, это стиль нашей работы. «Презумпция» — от латинского слова «предварять». Предварительно ты исходишь из положения, что человек, с которым столкнулся при расследовании, невиновен. Не доказав обратного — на все сто процентов! — ты не имеешь права считать его виновным».
Так говорил ЭнЭс… Но если не Шабашников, то кто? Значит, нам противостоит чрезвычайно хитрый и опасный преступник, справиться с которым будет нелегко.
В застекленной двери я вижу Ленку. Светлая, коротко стриженная головка. В школе девчонки говорили ей: тебе не придется краситься, ты всегда будешь «в моде». У нее волосы льняного цвета.
Я иду к выходу, и кажется, что все столики смотрят на меня, даже оркестранты. Застыла кулиса в руке тромбониста. «Вы видите лейтенанта в штатском? С хохолком на затылке?» Я снова превращаюсь в мальчишку. Прошлое ожило.
— Пашка!
Мы почти одного роста — так она вытянулась. От нее пахнет дождем и прохладой улицы, этот запах особенно ощутим в теплом табачно–кухонном воздухе ресторана.
— Пашка, я рада.
Мальчишки из детства уходят так далеко, что их можно безбоязненно целовать у широкой застекленной двери ресторана. Мальчишки из детства становятся родственниками.
— Дай я посмотрю на тебя, лейтенант милиции. Какие складочки у рта!..
Мы идем к столику, продолжая разговаривать, но я уже плохо слышу «Ленку. Что–то изменилось в ресторанной обстановке. Я никак не могу собраться и «настроить фокус». А… мотоциклиста — вот кого нет. Пока я встречал Ленку, он исчез со своей дамой. В ресторане два выхода — один в вестибюль гостиницы, другой на улицу. Он не хотел, чтобы его видела Ленка. Почему?
— Ты меня слушаешь, Паш?
— Да–да!
— Я хотела уехать из Колодина. Все уезжали. Поступила в Ленинграде в Лесгафта. У меня всегда было хорошо с гимнастикой, ты знаешь. Но отец разболелся, пришлось вернуться. Преподаю в школе. Смешно, да? Самарина — «училка».
— С тройкой за поведение!
Это когда мы убежали за Катицу, на необитаемый остров, нам закатили в табель по тройке.
— Мне и сейчас достается за поведение.
— Я подумал об этом, когда увидел тебя на мотоцикле. Слишком экстравагантно для Колодина.
— Привыкла. В институте пристрастилась к мотоциклу. Когда вернулась, купила «Яву».
— Ну, у вас даже чемпион по мотокроссу живет.
Она становится серьезной — глаза холодные, неулыбчивые. Впервые вижу, что у нее серые глаза. Раньше я знал только, что они красивые. Но смотреть в них было почему–то страшно.
— Вопрос с подвохом?
— Что ты, Ленка. Просто я видел у магазина…
— Ну да, ты должен быть наблюдательным.
Она крутит пальцами ножку бокала. Ногти у нее покрыты бесцветным лаком. Слишком длинные и аккуратные ногти для мотоциклистки. Вероятно, кто–то помогает ей возиться с машиной. Жарков? Это как болезнь — следить за мелочами, даже близкий человек становится объектом наблюдения.
Ленка стала взрослой. Наверно, было кое–что в ее жизни за эти годы. И был кое–кто. Неприятно думать об этом. Не мальчишечья ревность, нет. Элементарный мужской эгоизм.
— Ты не замужем?
— Сам видишь.
— Стала бы ты носить кольцо!
— Стала. Это хорошо — Кольцо. Только надо носить, когда оно радостно, правда?
Да, она стала взрослой.
Она постепенно оттаивает после моей неловкой фразы о чемпионе. Надо быть осмотрительнее. Вернувшееся детство — только иллюзия.
Ох, Ленка, я рад тебе, но мысли мои все время убегают к опустевшему дому на улице Ветчинкина.
— Паш, да ты не слушаешь меня!
— Не обижайся, пожалуйста.
— Я не обижаюсь. Ты и раньше был такой — вдруг уходил куда–то далеко–далеко. Но я знала, как тебя вернуть. А теперь не знаю… Ты так и не подался в физики!
— Только лейтенант милиции Воюю с нарушителями…
— Паша, говорят у Шабашникова нашли деньги! Это так странно. Он лес любит, зверей.
— Не будем говорить о делах, ладно?
— Не будем. Но он хороший, Шабашников.
…Мы выходим под дождь, когда часы бьют полночь, а оркестр, фальшивя от усталости, играет «До свиданья, москвичи». Женщина в черном платье поет: «Все равно от меня никуда не уйдете». Мы не москвичи, мы уходим. На пустой площади мокрый булыжник отражает алый неоновый свет рекламы. «Для
