Как потом выяснилось, на одной только Знаменской площади в этот день полицейскими было подобрано более сорока убитых. Более сотни раненых со Знаменской площади поступило в больницы, не считая тех, кого здоровые увели домой. Первый день гражданской войны в Петрограде закончился победой царизма.
Утром необычная тишина вечера и ночи сменилась бурным шквалом. Первыми восстали солдаты гвардейского Волынского полка, солдаты той самой роты, которые накануне на Знаменской площади своими глазами видели, как жандармы и полицейские офицеры устроили кровавую бойню.
Вслед за волынцами с оружием в руках вышли на улицы Петрограда восставшие солдаты Преображенского, Литовского и других полков. Уже с утра множество людей снова устремилось на Невский. К полудню вместе с восставшими солдатами рабочие отряды захватили арсенал. Перед ними открылись ворота грозной Петропавловской крепости.
Более сорока тысяч винтовок из арсенала в течение какого-то часа перешли в руки восставших.
А на дворе Скобского дворца в это время скобари снова собирались в поход. На этот раз застрельщиком выступил не один Типка Царь, а многие ребята, которые были накануне на центральных улицах и участвовали в демонстрациях.
— Живучая ты... — удивлялись подружки Фроськи, слушая ее рассказ, как, чуть не зарубленная полицейской саблей и не раздавленная казацкой лошадью, она осталась жива. О том, что Типка Царь заботился о ней и все время охранял от городовых, Фроська, конечно, умолчала.
Копейка и Царь расхаживали по двору вместе, как крестовые братья. Дружба снова соединяла их.
Где-то на задворках одиноко отсиживался обозленный на всех скобарей и больше всего на Царя Петька Цветок. Уныло по двору ходил Ванюшка. Чувствовал он себя виноватым, что Жучок не вернулся домой. Расстроенная мать Кузьки уже допрашивала Ванюшку. Но что он ей мог сказать? Беспокоила участь Кузьки Жучка и остальных скобарей.
— Заблудился... — высказывали предположение одни.
— Где-нибудь ночевать остался, — успокаивал кто-то его мать.
— Мы его отыщем, — обещал Левка Купчик.
Обещал отыскать и Ванюшка. Но никто из ребят не представлял себе, где искать Жучка. А найти его было нужно во что бы то ни стало.
Многие помалкивали, вспоминая, какую трепку от домашних они получили накануне и какую борьбу вынесли уже с утра, чтобы снова появиться на дворе.
Царь только хмурился и молчал.
Отыскивать Кузьку Жучка на Невский отправились человек двенадцать, не меньше, во главе с Царем. Пошли другим маршрутом — по Большому проспекту, к Николаевскому мосту.
На улицах Петрограда все менялось на глазах. Хозяином улиц даже в центре с каждым часом все решительнее и смелее становился народ. Толпы людей запрудили перекрестки, панели. У многих в руках было оружие. В толпе встречались солдаты. Уже краснели ленточки в петлицах. Бурные крики: «Долой! Да здравствует!» — прокатывались по широким магистралям. Тысячные толпы двигались на Невский.
— Ну и народищу! — восторгались скобари, нестройной гурьбой шагая по панели.
— Пушкой не прошибешь! — удивлялся Царь. Был он сегодня без палки.
— Тьма-тьмущая! — отвечала ему Фроська.
Ребята двинулись по Николаевскому мосту. Охраняли его вооруженные патрули восставших солдат с красными ленточками в петлицах. По мосту безостановочно тек шумный людской поток. Величественное зрелище в этот солнечный зимний день представлял Невский проспект. От Знаменской площади и белокаменных стен Николаевского вокзала до огромного Адмиралтейства и гранитных набережных Невы проспект кипел, словно море во время шторма. Найти на Невском Кузьку Жучка было так же трудно, как иголку на разбухшей от грязного снега мостовой, хотя ребята и заглядывали во все закоулки и подворотни. По обеим сторонам от Невского уже гремела оживленная перестрелка.
— Братцы, здесь мордобой начинается! — с восторгом ужаснулся Копейка, бросаясь вперед.
Свернув за Копейкой на Николаевскую улицу, ребята застряли. Цепь городовых, перегородив соседний переулок и не пропуская демонстрантов, уговаривала их разойтись.
— Бей фараонов! Доло-ой! — ревела толпа, обрастая новыми сотнями людей, занимая уже всю мостовую.
— Доло-ой! — грохотало эхо, прокатываясь по всей улице.
Находившиеся рядом казаки вдруг неожиданно покинули городовых. Цокот их копыт постепенно затих в узких, словно коридор, переулках. А рев возбужденной толпы становился все громче.
Восставшие пошли на полицейских. Зазвучали выстрелы, полетели камни. Городовые съежились, стали отступать.
Скоро они были смяты. Улица ревела от восторга. С крыш домов, из окон отдельных зданий продолжали строчить полицейские пулеметы, звучали ружейные выстрелы, но толпа возбужденных людей уже больше не отступала.
Восставшие захватывали оружие, брали в плен городовых, вели арестованных, несли раненых. Перестрелка гремела во многих местах.
Охваченные боевым восторгом и радостью победы, ребята попали на Офицерскую улицу. Здесь целый квартал занимал Литовский замок. Серый, огромный, выступающий полукругом, с тяжелыми угловатыми башнями и черными массивными железными переплетами решеток на окнах, он мрачно возвышался среди остальных домов. Толпа уже разбила железные ворота тюрьмы, обезоружила, разогнала тюремную стражу и ворвалась внутрь.
Ребята тоже бросились к тюремным стенам, протискиваясь ближе к сорванным с петель воротам. Оттуда уже торопливо выходили и выбегали заключенные в серых арестантских халатах, позвякивая кандалами. Тут же на улице, на камнях, добровольные кузнецы помогали сбивать кандалы. Людей в серых халатах и тяжелых деревянных котах подхватывала на руки ликующая толпа и уносила их дальше от решетчатых окон тюрьмы. Литовский замок начал дымиться.
— Горит! Горит! — слышались восторженные крики.
Толпа плясала, ликовала на мостовой. Люди обнимались, целовались... Громовое «ура» перекатывалось по Офицерской улице и прилегающим к ней переулкам.
Языки пламени быстро распространялись по всему зданию, они уже лизали крышу. Клубы густого черного дыма выбивались из разбитых решетчатых окон камер. А из тюрьмы все шли и шли люди в серых арестантских халатах, с такими же серыми, словно покрытыми пылью или плесенью, изможденными лицами. Только глаза у них радостно блестели. И толпа вокруг продолжала бушевать:
— Ура-а-а! Да здравствует свобода!
Уже загорался передний фасад тюрьмы, выходивший на Офицерскую.
— Ангелы-то, ангелы сгорят... — причитала возле Ванюшки пожилая женщина из простонародья, видя, как дым завивается над двумя скульптурными изображениями ангелов, державших позолоченный крест на фронтоне здания.
— Пускай горят и черти и ангелы, — отвечал ей заросший густой рыжей бородой солдат в зеленоватой шинели, с перевязанной рукой.
— Ребята! Наш, из Скобского дворца! — закричала вдруг Фроська, узнав в одном из арестантов механика Максимова.
Царь, который как трофей держал в руках сломанные ножные кандалы, тоже узнал механика.
— П-павел Сергеич! — радостно закричал он, размахивая кандалами.
Скобари бросились было к Максимову, но того уже подхватила толпа и понесла на руках по Офицерской. А оттуда на всю улицу зазвучала песня:
