местный дурачок. Блаженный. Юродивый. Как напьется, так фонарь во дворе обнимет и кричит, что по фонарю на небо залезет и там святым станет. Вот его и прозвали «святым Беней», а дворовый фонарь – «фонарем святого Бени», сокращенно фе-се-бе. Наши алкаши так и говорят: «пойдем под фе-се-бе посидим, пузырек раздавим»!
– Вы не могли бы показать нам этот фонарь? – попросил Луис.
– Конечно, покажу, – охотно согласилась Агафья Прокопьевна.
Действительно между детской площадкой и покосившимся столом, на котором мужики «забивали козла», стоял фонарь с бетонным основанием, украшенным странными подтеками.
Их происхождение было нетрудно определить по слабому, но устойчивому запаху мочи. Я задумалась о том, чья это моча – собак или святого Бени.
Луис обошел вокруг фонаря, а затем, присев на корточки, стал ощупывать его.
– Что ты делаешь? – спросила я.
– Я нашел трещину, – ответил колумбиец. – Внутри фонаря есть небольшая полость. Принеси мне, пожалуйста, тоненькую палочку или проволочку. Я хочу пошарить там.
Оглянувшись по сторонам, я обнаружила в углу двора куст сирени, отломила от него веточку и принесла Луису.
– Там какие-то бумаги, – сосредоточенно пошарив веточкой в трещине, сказал колумбиец. – Сейчас я их вытащу.
Полминуты спустя он извлек из «фонаря святого Бени» несколько сложенных вчетверо изрядно помятых листков бумаги. Мы с бабой Гафой, сгорая от любопытства, чуть не стукнулись лбами, пытаясь прочитать, что там написано.
– А писано-то не по-нашему, – разочарованно протянула Агафья Прокопьевна. – Но рука Чайю, уж я-то знаю его почерк. С того света, родимый, письмецо прислал!
– К сожалению, нам не удастся попить чайку, – обратился к бабе Гафе Луис. – Только что вспомнил, у нас тут еще одно дело намечалось. Большое вам спасибо за помощь.
– А что в письме-то? – вцепилась ему в рукав баба Гафа. – О чем Чайю-то написал?
– Мы обязательно переведем письмо и прочитаем его вам, – обаятельно улыбнувшись, пообещал колумбиец.
Мы попрощались с Агафьей Прокопьевной и направились к припаркованному неподалеку «Ягуару» Луиса.
– Куда мы едем? – спросила я, когда он, не говоря ни слова, запустил двигатель.
– Отъедем за угол, там остановимся и прочитаем письмо, – ответил он. – Здесь баба Гафа с нас глаз н
Он был прав. Агафья Прокопьевна, сложив руки на животе, пристально смотрела в нашу сторону. Я помахала ей на прощание.
– Ну давай скорее, где письмо? – нетерпеливо воскликнула я, как только колумбиец затормозил.
– Ну и темперамент у тебя, – усмехнулся он, доставая листки из кармана. – Я переведу, – добавил Луис.
«Ни хрена себе, ну и влип я в историю, – прочитал он. – Похоже, меня убьют в любом случае, независимо от того, верну я бумаги или нет. Но если все-таки меня прикончат, я хочу, чтобы моя смерть не осталась безнаказанной.
Поэтому я и пишу это письмо. Пока еще не знаю, куда его спрячу, но что-нибудь соображу.
Позавчера вечером я отправился в клуб «Кайпиринья» и там столкнулся с Аделой. Теперь она связалась с каким-то «новым русским», который так богат, словно он нашел Эльдорадо. Но в ее глазах я прочитал тоску и желание. Ни один из этих бледнозадых русских не способен удовлетворить женщину так, как это сделает настоящий латинский мужчина.
Адела старалась «держать фасон», но я видел, как она меня хочет. Она заманила меня в закрытый для обычных посетителей кабинет клуба и принялась так заигрывать со мной, словно она приняла ударную дозу афродизиаков, а я был единственным мужчиной на земле. Естественно, что я поддался на провокацию и попытался повалить ее на диван, и тут эта паскудная динамистка влепила мне пощечину с таким видом, словно я собирался ее изнасиловать, и вдобавок настолько нелестно отозвалась о моем члене, мозгах и физических данных, что даже вспоминать об этом не хочу.
Я тоже не остался в долгу и отплатил той же монетой, сказав, что в ней меньше сексуальности, чем в шелудивой беременной верблюдице, и что бородавки на ее плече способны превратить в импотента даже сексуального маньяка, выпившего флакон универсального возбудителя для мужчин.
От ярости Адела зафырчала, как перегревшаяся скороварка, а потом со всей дури заехала мне коленом в пах, так что я повалился на диван, глотая воздух, как рыба, вытащенная из воды, а эта мерзавка на прощание еще пару раз злобно фыркнула и исчезла. Мне было так больно, что я даже не нашел в себе сил догнать ее и отвесить пару хороших оплеух, чего она более чем заслуживала.
Постанывая от боли, я задумался о том, не отразится ли этот удар на моей великолепной потенции, поскольку член для меня был таким же рабочим инструментом, как кисть для художника или резец для скульптора. Неожиданно мой взгляд упал на картину, висящую на стене напротив дивана. На ней были изображены Адам и Ева в раю в тот момент, когда чересчур любопытная дама соблазняла муженька сомнительной идеей отведать запретного плода.
Еще не прикрытые фиговым листком прелести Евы напомнили мне об Аделе. Во мне с новой силой всколыхнулась ненависть к этой мерзавке, и я запустил в Еву валяющимся на столике журналом «Плейбой». Картина упала, и я с удивлением обнаружил, что за ней скрывалось небольшое круглое отверстие, похожее на объектив. Рядом с ним к стене крепились две округлые черненькие штучки на проводках. Боль уже начала ослабевать, я с трудом поднялся и доковылял до заинтересовавших меня предметов. Дырка в стене действительно оказалась объективом, через который просматривался «парадный» кабинет управляющего клубом Хосе Муньоса, а «черные штучки» были миниатюрными аурикулярами.
Я не мог понять, зачем кому-то понадобилось следить за «парадным» кабинетом. Всем было известно, что любые мало-мальски серьезные дела Хосе решал в своем рабочем кабинете, в сейфе которого хранилась выручка клуба и все важные документы. Рабочий кабинет охранялся почище, чем форт Нокс, а дверь «парадного» кабинета просто захлопывалась, и ее можно было запросто открыть даже гвоздем. В «парадном» кабинете Муньос обычно встречался со своими любовницами или приглашал в него бизнесменов, на которых хотел произвести впечатление, но с которыми не собирался обсуждать серьезные проблемы.
Из любопытства я вставил в уши аурикуляры, приник к объективу и вдруг услышал звук отпираемой двери. В кабинет вошел Муньос с каким-то человеком, которого я не знал. Управляющий запер дверь и обратился к своему спутнику.
– Уго, ты принес бумаги? – спросил он.
– А как же! – ухмыльнулся тот. – И не жаль вам было отдавать за них четверть миллиона долларов? Это всего лишь автомат!
Уго достал из «дипломата» плотный желтый конверт и подал его Муньосу.
– Эти документы стоят много миллионов, – сказал управляющий, доставая из конверта сложенные вдвое листки бумаги и начиная внимательно просматривать их. – Кроме того, я надеюсь, что ты вернешь мне мои деньги.
– Я предвидел это, – кивнул головой Уго. – Поэтому я проследил за Захаром. Он оставил сумку с деньгами в автоматической камере хранения на Казанском вокзале.
– Отлично, – сказал Хосе. – Думаю, что завтра или послезавтра ты ликвидируешь Захара и заберешь деньги.
– Я мог ликвидировать его еще сегодня, – заметил Уго, – если бы ты отдал мне такой приказ. Вдруг он возьмет деньги и уедет?
– Не уедет, – заверил его Муньос. – Я договорился с Захаром, что он подождет, пока мои специалисты проведут экспертизу документов. Я должен убедиться, что то, что он продал мне, не туфта. Хотя вряд ли он решился бы всучить мне фальшивку. Это не имеет смысла. Опытный образец автомата действительно существует. Один из моих экспертов ездил в Ижевск и видел его в действии. Он говорит, что это нечто потрясающее, принципиально новая конструкция.
