полагал, что в его личной тюрьме прекрасно уживутся и мужчины и женщины. Если Анна Альгарис содержалась в таких же условиях… Образ черноволосой и черноглазой испанской красавицы, возникавший перед моим мысленным взором каждый раз, когда я вспоминал о племяннице Родриго, от этих мыслей должен был потускнеть. Но почему-то не потускнел. Возможно, ее просто нет в живых.
И все же, вдруг она – в соседней камере? Злая ирония судьбы: по соседству друг с другом сидят завшивевший «ангел рода Альгарисов» и ее горе-освободитель, только-только начинающий вшиветь. Замечательно. Романтика!..
Нет, вряд ли это она. Но кто бы ни была эта бедная девушка, лучше ей было умереть сразу, чем гнить в этом подземелье…
Второй визит в соседнюю камеру произошел следующей ночью. Тюремщики дежурили в две смены. Днем за «порядком» на нашем этаже следило двое, ночью – только один. В принципе, за порядком можно было вообще не следить, поскольку сбежать отсюда было практически невозможно, но тут граф Альфаро решил перестраховаться. Ночной работничек воткнул факел в одну из скоб в стене, отпер камеру моей соседки, сделал все, что хотел, и, закрыв за собой дверь, пошел обратно по коридору. В свете факела я его разглядел: жилистый старик с весьма мерзкой физиономией. В правой руке он нес факел, а левую с недовольным видом вытирал об штаны.
Прошел день, и в камеру неизвестной мне девушки – полагаю, это была сравнительно юная особа, поскольку о старухе вряд ли бы отозвались «хороша», – заглянул Жуан. Его напарник с ним не пошел. Как я понял из их экспрессивного испанского диалога – они орали друг другу через весь коридор, нимало не заботясь о том, что их могут услышать заключенные, – напарник Жуана приобрел от моей соседки в подарок дикое количество специфической фауны. По этому поводу сельская шлюха, с которой он также время от времени имел сексуальные контакты, выставила его за дверь. Также она заявила, что от него воняет, как от козла, а напарник Жуана полагал, что это происходит от того, что он трахается с моей соседкой. Мысль о том, что это происходит потому, что он никогда не моется, видимо, не приходила ему в голову. Жуан смеялся, называл своего напарника чистоплюем и говорил, что сельскую шлюху, которая отказывает по причине каких-то там букашек, надо трахнуть без всяких разговоров и не заплатить после этого ни единой медной монеты.
Вдоволь наоравшись, Жуан зашел к моей соседке, и некоторое время все было как обычно. Но вот дальше…
Сначала послышался шум. Он был достаточно громким, чтобы проникнуть сквозь толстую каменную стену. Я поднялся с тюфяка и подошел к двери. Что там происходит, черт возьми?
Когда я приблизился к окошку, шум сразу же стал громче. Теперь ясно можно было различить женские крики, угрозы и звуки ударов. Кажется, милейший Жуан развлекался тем, что пытался сделать из моей соседки теннисный мячик. Чем, интересно, она его так разозлила? Откусила член? О, это было бы неплохо! Такие ублюдки не должны размножаться.
Когда он за волосы выволок ее в коридор, я припал к прутьям решетки, силясь разглядеть ее лицо. Смотреть было особенно не на что. Она была разукрашена синяками – и старыми, и новыми – и выпачкана в собственной крови. Платье на ней не успело еще превратиться в лохмотья и представляло собой просто грязную тряпку. Но я сразу понял, что это не Анна. В ее лице не было ни черточки, из которой можно было бы вывести, что она находится в родстве с бароном де Эро. Тем не менее ее лицо показалось мне до странности знакомым. Где я ее мог видеть? Когда?..
– Луис! – заорал Жуан, по-прежнему волоча за собой девку. – Эта шлюха опять колдовать начала!..
Собственно говоря, это далеко не все, что он изложил своему напарнику, но поскольку все остальное было различными испанскими ругательствами, то эту часть монолога Жуана я опускаю. Но слово «колдовать» открыло в моем мозгу потайной ящик. Я вспомнил, где и когда встречал эту девушку. Вспомнил – и не поверил себе: по всем статьям она должна была быть мертвой вот уже два месяца.
Я тупо пялился на внезапно – и, Бог мой, в какой обстановке! – воскресшую Жанну до того момента, как в «кадре» появился Луис. Вместе они принялись избивать Жанну. Внучка ведьмы – или дочь, не знаю, кем она приходилась старушке, – отбиться не пыталась. Все, что она могла сделать, – это попытаться уберечь наиболее уязвимые места. Но ее попытки имели мало успеха. Должен отметить, что тюремщики проявили при ее избиении не столько опыт, сколько завидную творческую фантазию. Процедура, помимо ругательств, сопровождалась еще и настойчивыми вопросами: «Будешь еще колдовать? Будешь?..» Сдавленным отрицательным ответам Жанны ублюдки не верили.
Не выношу, когда бьют женщин!
– Вы, засранцы! Оставьте ее в покое!
Напарники остановились. Жанна попыталась приподняться на локте, не смогла и замерла так, как лежала.
Жуан посветил вокруг факелом. Ткнул в мою сторону, определив предполагаемый источник звука.
– Луис, – спросил он с явным недоверием, – это что? Это он –
Луис ничего не ответил. Похлопывая дубинкой по ладони – по-моему, это интернациональный межвременный жест всех стражников и тюремщиков, – Жуан направился к моей камере. На мгновение у меня вспыхнула безумная надежда. Господи, взмолился я, ну пусть он откроет дверь! Пусть только отодвинет засов! За эти дни я исхудал и ослаб, но справиться с двумя жирными ублюдками, годными только на то, чтобы избивать женщин, я еще был в состоянии. Дубинки, длинные широкие ножи на поясе – плевать! Передушу голыми руками. Обоих.
– Кум, я думаю, нам надо объяснить новичку, кто именно тут засранец…
Чуда не случилось. Луис остановил своего напарника, положив тому на плечо руку.
– Не кипятись. Видишь на его двери знак? Эту дверь нельзя открывать, пока он не сдохнет. Никогда. Воля дона Альфаро.
Последние слова он произнес с большим почтением.
Веселый парень Жуан и тут рассмеялся:
– Знак! Тьфу! У этой шлюхи тоже на двери знак. Ну и что?
Луис с сомнением посмотрел на мое окошечко.
– Жуан, я был тут, когда его сюда привели. Это кто-то из благородных. Может, рыцарь. Здоровый, как бык. А морда – определенно французская. Франк! Да ну его к дьяволу! Франки – они же все бешеные, как звери.
– Что, уже наделали в штаны, ублюдки?! – крикнул я, чувствуя, что удача уплывает из рук. Крикнул – и добавил еще несколько слов, которые должны были заставить их забыть об осторожности. Испанских ругательств, кроме самых простых, я не знал, но зато я знал некоторое количество русских, которые оперативно стал переводить на испанский. По-моему, самое серьезное оскорбление, которое можно нанести человеку, – это оскорбить его мать. Я крепко надеялся, что после нескольких высказываний на эту тему у моих сторожей иссякнет осторожность. Но я переоценил их сыновьи чувства. Луис остался недвижим, а Жуан смачно харкнул в мое окошко. Я еле успел отдернуть голову. Когда я снова – с некоторой осторожностью – выглянул наружу, Луис и Жуан уже поворачивались к ведьмочке. Мои дальнейшие возгласы не произвели на них никакого впечатления. Похоже, подобную музыку они слышали слишком часто и уже успели к ней привыкнуть.
Они взяли Жанну за руки и поволокли ее обратно в камеру.
Луис (задумчиво):
– Заглянем к этому… (несколько непереводимых испанских выражений)…месяца через три. Пусть отощает немного…
Жуан (экспрессивно):
– Рыцарь долбаный! Тоже мне благородный!.. Я ему эту дубинку по рукоять в задницу засуну! Да он у меня…
Я отошел от двери и сел на кровать. Месяца через три? Ну-ну, посмотрим. Одного я всяко постараюсь на тот свет отправить. Даже через три месяца.
Я стал размышлять, кого из них будет отправить на тот свет предпочтительнее – Жуана или Луиса. Все равно занять себя больше нечем.
У всякого тюремщика, даже если он лишен возможности непосредственно (или по каким-то причинам не
