Нижний и Верхний город, но стоявшие отдельно, двумя примыкавшими друг к другу прямоугольниками, с одной общей стеной. Между Верхним и Нижним находилась цитадель Аххумана, окруженная собственной стеной с циклопическими башнями.
Гул мощных, неравномерных ударов катился от внешней стены.
Каменный пол во дворце слегка вибрировал; удары отдавались и во дворце, и во дворе, и на узких мощеных улочках Цитадели.
День и ночь в стены Цитадели били тараны.
Две недели хуссарабы штурмовали Хатабатму. Согнав тысячи рабов и пленных, они выстроили защитные валы и осадные башни.
Подвели к стенам крытые переходы и установили в них тараны.
Время от времени защитникам удавалось поджечь эти переходы, разрушить их громадными камнями, но хуссарабские пращники, метавшие с осадных башен свинцовые яйца, вскоре пристрелялись так хорошо, что могли прицельно сбить защитника со стены.
Нижний город был взят, и теперь хуссарабы начали так же методично пробивать внутреннюю стену Верхнего города и примыкавшей к нему крепости Аххумана, внутри которой располагался дворец наместника.
Уггам со своего балкона теперь видел верхушки осадных башен.
В первые дни осады он делал вылазки и разрушал или поджигал башни. Но с потерей Нижнего города это стало невозможно.
Правда, внизу, в подземельях, вовсю кипела работа. Копали новый подземный ход — за пределы внешних городских стен.
Землю и камни выносили во внутренний двор дворца — они шли на наращивание стен в высоту и в толщину.
Уггам ждал. Не сегодня-завтра ход будет выведен за гору Аххор.
И тогда…
Он вышел в коридор, прошел до узенькой — так, что можно было идти лишь боком — лестницы и поднялся на последний этаж.
Здесь, в маленьком каменном мешке с узким окошком теперь содержался хуссарабский посол.
Уггам кивнул стражнику, вошел в келью. Ему навстречу поднялся бледнолицый Карсей — личный лекарь наместника.
— Он спит, — вполголоса доложил лекарь. — Спит со вчерашнего дня, когда мы насильно влили в него опийной настойки…
Уггам шагнул к послу, лежавшему на узком каменном ложе, застеленном периной. Руки посла были подняты и, перехваченные мягким ремнем, подтянуты к потолку. Карсей посторонился. Уггам постоял, глядя в безмятежное широкое лицо с синими кругами в глазных впадинах.
Внезапно посол открыл глаза. Взгляд его был осмысленным, и Уггам с минуту пытался прочесть его.
— Что ты хочешь? — наконец спросил он на языке Равнины.
— Говори на своем языке, — слегка коверкая слова, сказал посол по-аххумски.
— Хорошо, — согласился Уггам и повторил: — Что ты хочешь?
— Опустите мне руки.
Уггам взглянул на Карсея. Лекарь принялся развязывать узлы: с каждым узлом ремень опускался ниже, и наконец руки легли послу на грудь.
— Хочешь пить? Есть?.. — спросил Уггам.
Посол молчал. Потом вдруг расплылся в широкой улыбке.
— Я слысу. Я все слысу! — проговорил он и облизал потрескавшиеся губы.
Уггам обвел непонимающим взглядом комнату, прислушался… и тут до него дошло.
— Да. Это бьют тараны.
— Стена упадет, — удовлетворенно проговорил посол. — Как в Багбарту. А до этого — в Данабатте.
— Я никогда не слышал о Данабатте, — Уггам мельком взглянул на лекаря и тот, кивнув, удалился, прикрыв за собой дверь.
— Ты много не слысал, воздь хумов. Данабатта стояла на пути каана, и там правил его брат, Хугда. Стены построили северные хуссарабы, из черного камня, который крепче железа. Тараны били сто дней, пока сдвинули несколько камней. И тогда я со своей тьмой ворвался в город.
— И что было потом?
— Всех убили. Хугду, тысячу его воинов и триста зен закопали зывыми…
— Триста жен закопали живьем?
— Да, — посол прикрыл глаза и снова улыбнулся. — Остальных топили в реке. Били палками по головам — их было много, не видно воды… Прислось здать, пока река унесет их. Тогда топили других. И так — много-много дней.
— Как тебя зовут? — спросил Уггам, помрачнев.
Хуссараб взглянул на Уггама и промолчал.
— У тебя есть брат?
— Три брата. Три сестры.
— А если каан прикажет утопить их?
Посол скосил на Уггама черные угольки глаз.
— Не надо приказа. Я сам утоплю их, если будет нузно каану.
Уггам кивнул.
— Я так и думал…
Открыл дверь. Поманил пальцем Карсея, шепнул в ухо:
— Покорми его. Силой, если будет нужно. И напои опием. Я пришлю Таруаха — он принесет еды и поможет. Возможно, уже этой ночью…
Он не договорил: после очередного удара раздался отдаленный грохот, пол задрожал под ногами.
Уггам бросился вниз по лестнице.
Уггам повернул голову. Голова нестерпимо болела и что-то жгло лицо, и сверлило там, где должен был быть глаз.
Было темно. Уггам приподнялся; на ноги что-то давило, он пощупал рукой: камни и земля. Опустил руку ниже — и наткнулся на могучее тело в помятом панцире. Это был Таруах, верный слуга и ординарец.
Помогая себе руками, Уггам освободил ноги и поднялся.
Наверное, была ночь. Он густо сплюнул сладковатой пылью, вытянув руки, двинулся вперед.
Стена. Пустота. И снова стена.
Уггам вгляделся, но тьма стояла вокруг так плотно, словно голову ему обернули кожами.
Он прошел по проходу на дрожащих от слабости ногах. Стена повернула вправо — и он двинулся вправо. Почувствовав дуновение свежего воздуха, взмок от напряжения и присел, чтобы не упасть. Под ногами была лужа. Может быть, дождь просочился сюда, в подземелье. Уггам закрыл глаза, а когда открыл — увидел в луже звезду. Она одиноко мерцала в черной тьме, и Уггам вдруг догадался: поднял голову — вверху было небо.
Перевернувшись на живот, он пополз куда-то вбок и вверх.
Ободрал руки об обломки каменной стены, и, достигнув чего-то теплого и твердого, закрыл глаза. Впрочем, он мог закрыть лишь один глаз.
Прошло много времени, пока он очнулся и перевернулся на спину.
Звездное небо. Зубцы укреплений. Он находился во дворе собственного дворца, и теперь вспомнил, как оказался в подземелье: когда хуссарабы ворвались в пролом последней, внутренней стены, он и Таруах, тащивший на спине человеческий обрубок — хуссарабского посла — стали спускаться вниз. К тому времени защитников во дворце почти не оставалось. Сам Уггам получил несколько ран и стрелу, выбившую глаз.
