В этот момент все думали не столько о Троцком, сколько о себе. Каждый почувствовал пальцы Сталина у своего горла; ему перечили теперь все реже и реже. У генсека на все случаи были железные аргументы: 'А Ленин стал бы миндальничать?', 'Разве не партия руководит диктатурой пролетариата?', 'Что значат личные отношения по сравнению с интересами революции?'. Бухарин уже не возражал. Совсем скоро, в апреле 1929 года услышит он в свой адрес из речи Сталина на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК: этот 'теоретик-схоластик' состоял в учениках у Троцкого… вчера еще искал блока с троцкистами против ленинцев и бегал к ним с заднего крыльца!'[152]
Сталин приобрел большую власть, но еще не был диктатором. Он стоял на пороге самой страшной 'революции', которая придет сверху. Под видом социалистического переустройства села он вернет крепостное, точнее, введет сталинское право, которое превратит десятки миллионов крестьян в подневольных людей. Он не хотел, чтобы во время этой грандиозной по масштабам и зловещей по последствиям 'революции' кто-то 'путался у него под ногами'. Физически уничтожить или бросить в тюрьму Троцкого, как, например, его 'курьера', Сталин пока еще не решался. Отступник должен быть изгнан. По приказу Сталина 'проработали' адрес депортации. Никто не хотел принимать легендарного революционера- бунтаря. Наконец удалось уговорить турецкое правительство.
Троцкий ждал ответа от Менжинского и Калинина о прекращении почтовой блокады. Вместо ответа вечером 16 декабря 1928 года к нему приехал специальный посланец из Москвы, В.Волынский, и, войдя в квартиру в сопровождении двух сотрудников ОГПУ, сухо поздоровавшись, по поручению Центра зачитал следующее:
'Работа ваших единомышленников в стране приняла за последнее время явно контрреволюционный характер; условия, в которые вы поставлены в Алма-Ате, дают вам полную возможность руководить этой работой; ввиду, этого коллегия ОГПУ решила потребовать от вас категорического обязательства прекратить вашу деятельность — иначе коллегия окажется вынужденной изменить условия вашего существования, в смысле полной изоляции вас от политической жизни, в связи с чем встанет также вопрос о перемене места вашего жительства'[153].
Троцкому было ясно: его сошлют куда-то еще дальше, вероятно, в Сибирь, за Полярный круг. Но мысль о депортации за рубежи Отечества даже не приходила в голову. Однако через четыре дня на квартиру Троцкого вновь пришел посланец из ОГПУ. С ним также было несколько вооруженных спутников. Волынский, пройдя на середину комнаты, громко зачитал, почти прокричал, бумажку, которую достал из полевой сумки:
'Протокол ГПУ от 18 января 1929 года о деле гражданина Троцкого Л.Д., обвиняемого по ст. 58/10 Уголовного Кодекса РСФСР за контрреволюционную деятельность, выразившуюся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооруженной борьбы против Советской власти.
Постановили:
Гражданина Троцкого Льва Давидовича выслать из пределов СССР'[154] .
Троцкий взял врученный ему ордер на изгнание и написал наискосок текста: 'Решение ГПУ, преступное по существу и беззаконное по форме, сообщено мне 20 января 1929 года'.
На вопрос, куда он будет депортирован, конвойные развели руками. Волынский пояснил: в пути следования придут дополнительные директивы… Начались быстрые сборы. Теперь Троцкий, лишенный помощников, вместе со старшим сыном следил, чтобы в первую очередь были упакованы все его бумаги и книги. Молча удивлялись оба: почему их не изымают?
Через год-другой, когда Троцкий развернет за рубежом бурную литературную деятельность, Сталин будет рвать и метать: кто разрешил Троцкому вывезти его личные архивы? Будет арестовано несколько человек. В частности, будут репрессированы чекисты Буланов, Волынский, Фокин и некоторые другие. Но Сталин уже жил в тоталитарной системе, которая начинала быстро твердеть, и еще не понимал, что в такой системе директива — высшее откровение, высший смысл и высшая истина. А в директиве на высылку Троцкого чиновники не предусмотрели запрещающего пункта о вывозе бумаг. Ну а раз нет запрещения, значит, верхи разрешают…
Почти через год после прибытия Троцкого в Алма-Ату кортеж из нескольких машин двинулся от малозаметного одноэтажного кирпичного дома. Опять отдельный вагон, охрана и неизвестность. Троцкий каждый день требовал ясности: куда его везут? Он требовал встречи с детьми в Москве: Сергеем и Зиной. Он требовал гарантий безопасности. Его беспокоило, что везде — в Финляндии, Прибалтийских республиках, Польше, Германии, Франции, Болгарии — было множество белоэмигрантов. Это те люди, которых Красная Армия, руководимая им, вышвырнула за рубеж, сделала бездомными, несчастными, озлобленными. Уж они- то припомнят изгнаннику все свои беды! Каждое утро начиналось с категорических требований ясности его будущего. В крайнем случае Троцкий был согласен вынужденно эмигрировать в Германию. Наконец он пригрозил голодовкой. Тогда на каком-то глухом полустанке одноколейной дороги вагон отцепили и поставили в тупик. Троцкого не пустили, конечно, в Москву, но доставили на полустанок младшего сына Сергея и невестку. Через день-другой объявили: место изгнания Турция, Константинополь. Троцкий вновь послал телеграмму с протестом:
'ЦК ВКП(б), ЦИК СССР, ИККИ
1. Представитель ГПУ сообщил, что германское с.д. правительство отказало мне в визе. Значит, Мюллер и Сталин сходятся в политической оценке оппозиции.
2. Представитель ГПУ сообщил, что я буду передан в руки Кемаля против моей воли. Значит, Сталин сговорился с (душителем коммунистов) Кемалем о расправе над оппозицией как над общим врагом.
3. (Представитель ГПУ отказался говорить о минимальных гарантиях против белогвардейцев — русских, турецких и иных — при моей принудительной высылке. При этом кроется прямой расчет на содействие белогвардейцев Сталину, которое принципиально ничем не отличается от заранее обеспеченного содействия Кемаля… Заявление представителя ГПУ, будто 'охранная грамота' дана Кемалем на мои вещи за вычетом оружия, т. е. револьверов, есть фактическое разоружение меня на первых же шагах перед лицом белогвардейцев…)
Сообщаю вышеизложенное для своевременного закрепления ответственности и для обоснования тех шагов, которые сочту нужным предпринимать против чисто термидорианского вероломства.
7—8 февраля 1929 г.
Взятое в скобки Троцкий вычеркнул, когда текст отдал для печати в Константинополе.
Но Москва непреклонна: только Турция. Вагон с изгнанником устремляется на юг. Его прицепляют к разным поездам, запрещая семье Троцкого, собравшейся почти в полном составе, где-либо выходить. Наконец 10 февраля Троцкого доставили в Одессу. Здесь состоялось прощание с младшим сыном и невесткой. Навсегда. Больше они никогда не увидят друг друга. Обнимая Сергея, отец говорил:
— Не грусти, сын. В мире все меняется. Изменится многое и в Москве. Мы вернемся… Обязательно вернемся!
Чекист Федор Павлович Фокин поторопил их:
— Гражданин Троцкий, пора…
Фокин, начальник паспортного отдела Главного управления милиции СССР, получил задание сопровождать Троцкого из Алма-Аты до Константинополя. Со смешанным чувством он смотрел на изгнанника. Совсем недавно его имя произносилось с благоговейным трепетом: всесильный, пламенный, вечно выступающий, всегда спешащий, уверенный, привлекательный народный комиссар… И, наоборот, последние два-три года в печати, в докладах на партийных собраниях, митингах, постоянно мелькали малопонятные слова 'троцкист', 'троцкисты', 'капитулянты'. Что-то враждебное слышалось в самой интонации, с которой произносились эти слова. Всем внушали: это те люди, которые против построения социализма, того общества, ради которого состоялась революция, ради которого вынесли кровавую гражданскую войну. Человек-загадка…
Фокин выслушал доклад сотрудников ОГПУ о том, что ящики с бумагами Троцкого на пароход загружены, чемоданы в каюту занесены, все документы выправлены. За окном вагона — мрак зимней одесской ночи. Поверх заношенного свитера Троцкий надел старенькое пальто, взял в руки баул с наиболее
