фронта, был вынужден прорваться в Германию, где и был интернирован. Описание гибели соединения помогает глубже понять причины неудачи 'похода за Вислу'[115]. Троцкому было так же известно (но это не отражено ни в каких исторических летописях), что отступающая 1-я Конная армия под командованием С.М.Буденного принесла с собой волну еврейских погромов. Как сообщал уполномоченный Зилист Ленину, '1-я Конная армия и 6-я дивизия на своем пути уничтожали еврейское население, грабя и убивая на своем пути… Не отставала также и 44-я дивизия…'[116] Мета Ленина лаконична: 'В архив'. Но об этом даже Троцкий не имел права писать.
Троцкий требовал, чтобы военная история не ограничивалась реляциями о победах и триумфальных походах, а рассматривала в совокупности весь процесс вооруженной борьбы без каких-либо изъятий.
Троцкий не мог еще знать, что уже с конца 20-х годов начнется 'перелицовка' и военной истории. Когда изгнаннику стала известна статья Ворошилова 'Сталин и Красная Армия', написанная к 50-летнему юбилею 'вождя', он долго не мог прийти в себя. В бессовестном панегирике утверждалось: спасителем Советской власти в годы гражданской войны был… Сталин. Ворошилов уже в 1929 году пишет о его 'железной воле и стратегическом таланте', исключительно умелом и искусном руководстве. Ну а о нем, изгнаннике, сказано диаметрально противоположное: '…неудача наших войск под Варшавой, в результате предательских приказов Троцкого и его сторонников в Главном штабе Красной Армии, срывает Конную Армию, изготовившуюся к атаке Львова и находившуюся в 10 км от него…'[117]
Троцкий был взбешен. Ворошилов, которого Ленин не дал ему окончательно развенчать и устранить с военного поприща, задним числом мстил своему бывшему начальнику, нагромождая одну небылицу на другую. Едва успокоившись, Троцкий засел за большую статью 'Сталин и Красная Армия, или Как пишется история'. Ворошилов в своей статье, опубликованной, как уже говорилось раньше, в 'Правде', а также выпущенной в виде брошюры, дает четыре подзаголовка: 'Царицын', 'Пермь', 'Петроград', 'Южный фронт'. Троцкий почти повторяет эту структуру и с документами в руках шаг за шагом, абзац за абзацем разоблачает творение сталинского подручного, подчеркнув во введении: в статье Ворошилова 'нет ни единой строчки правды,
Троцкий понимал: статью Ворошилова прочтут миллионы советских граждан. А его страстный и неизмеримо более аргументированный ответ на нее не прочтет на родине никто. За исключением сотрудников ОГПУ, кучки дипломатов и самого Сталина… Изгнанник не знал, что, когда он был в пути из Алма-Аты в Одессу, по предложению Ворошилова были сделаны купюры в книге А.И.Егорова 'Львов — Варшава'. В сокращенных кусках содержались упреки Сталину за его ошибочную телеграмму о несогласии перебросить Конную Армию на помощь Тухачевскому.
Ворошилов пишет фамильярную записку Сталину:
'Дорогой Коба!
Прочитал твое письмо к Егорову относительно помещения телеграммы от 13.VIII.20 г. в труде Егорова 'Львов — Варшава'. С существом твоего письма согласен полностью… Но, к сожалению, т. Егоров комментирует телеграмму по-своему. Убедительно прошу пробежать пару страничек (127–130) 'Львов — Варшава', откуда ясно будет, почему я тревожусь.
Если все же сочтешь достаточным объяснением телеграфную переписку Берзина с Троцким и комментарии Егорова, прикажи т. Товстухе позвонить мне, или брякни по телефону лично. Что касается меня, то я был бы против помещения телеграммы со столь своеобразными комментариями, которыми сопровождает ее Егоров…
28. XII.28 г.
Жму руку. Твой
Член Реввоенсовета и командующий Белорусским военным округом А.И.Егоров пытался протестовать письмом в издательство: 'Книга является моей монографией и вносить изменения в нее без моего ведома — значит обезличивать таковую… я как автор не могу брать на себя ответственность перед общественным мнением за изменение, внесенное в книгу другими лицами…'[120]
Но, конечно, были выполнены пожелания Сталина и Ворошилова, а не автора. Станет правилом: во всех грехах, прошлых и настоящих, во всех поражениях и провалах винить главного оппонента — далекого изгнанника. Совсем скоро о Троцком Ворошилов скажет еще более определенно. В своем приказе № 072 от 7 июня 1937 года человек, который станет наркомом обороны после Троцкого и Фрунзе, подчеркнет: '… советский суд уже не раз заслуженно карал выявленных из троцкистско-зиновьевских шаек террористов, диверсантов, шпионов и убийц, творивших свое предательское дело на деньги германской, японской и других иностранных разведок, под командой озверелого фашиста, изменника и предателя рабочих и крестьян, Троцкого… Агент японо-немецкого фашизма Троцкий и на этот раз узнает, что его верные подручные Гамарники и Тухачевские, Якиры, Уборевичи и прочая сволочь, лакейски служившие капитализму, будут стерты с лица земли и память их будет проклята и забыта…'[121]
Все это имеет уже косвенное отношение к истории как науке. К слову сказать, Троцкий с начала 30-х годов уже не смог больше создать значительных исторических трудов. На пути историка встала политика. Троцкому было уже не до истории. Он был поглощен отчаянной борьбой за выживание.
Драма истории — не только в фолиантах исследователей. Драма самих историков тоже может подняться до уровня самой высокой трагедии. Личная судьба Троцкого — яркое тому подтверждение.
43 мексиканских месяца
Троцкий был обречен. Вместе с депортацией в Мексику он получил 'отсрочку' в 43 месяца, ибо в Кремле судьба его была давно решена. Официально сталинский суд не приговаривал Троцкого к смертной казни, ведь вся семья изгнанника еще в 1932 году по предложению Сталина была лишена советского гражданства. А судить заочно и публично, с вынесением приговора негражданину СССР — на это даже Сталин не решился.
Правда, все же имеется один обнародованный документ юридического характера, который не оставляет сомнений в намерениях советского руководства в отношении Троцкого. В деле так называемого 'антисоветского троцкистского центра', проходившего 23–30 января 1937 года, Троцкий не только множество раз упоминается в ходе процесса как законченный преступник — ему посвящена заключительная часть приговора. На скамье подсудимых, где сидели самые разные люди — Г.Л.Пятаков, Л.П.Серебряков, Н.И.Муралов, Я.Н.Дробнис, Я.А.Лифшиц, М.С.Богуславский, И.А.Князев, С.А.Ратайчак, Б.О.Норкин, А.А.Шестов, И.Д.Турок, Г.Е.Пушин, И.И.Граше, Г.Я.Сокольников, К.Б.Радек, В.В.Арнольд, М.С.Строилов, главное место было отведено Троцкому. Тень Л.Д.Троцкого витала в зале судилища. В обвинительном заключении, которое зачитал секретарь суда А.Ф.Костюшко, в речах председателя военной коллегии Верховного суда В.В.Ульриха, союзного Прокурора А.Я.Вышинского, а также в заявлениях обвиняемых в адрес Троцкого и его 'банды' было произнесено так много огульных обвинений, слов, полных яростной ненависти, что ее хватило бы на десятки процессов самых закоренелых преступников. Чего стоят одни только выражения государственного обвинителя: 'тупое упорство и змеиное хладнокровие троцкистских бандитов', 'контрреволюционный троцкизм — злейший отряд международного фашизма', 'Троцкий брызжет ядовитой слюной', 'Троцкий поочередно служит экономизму, меньшевизму, ликвидаторству, каутскианству, социал-демократизму, национал-шовинизму, фашизму', 'Троцкий и троцкисты — капиталистическая агентура в рабочем движении', 'это — шайка бандитов, грабителей, подделывателей документов, диверсантов, шпиков, убийц' — и так далее и тому подобное. Я утомил, видимо, читателя. Мне хотелось лишь напомнить вам атмосферу сталинской инквизиции, в которой Ульрих с Вышинским пытались навсегда морально и политически уничтожить далекого изгнанника. Когда Вышинский закончил свою яростную трехчасовую речь словами: 'Я обвиняю вместе со всем нашим народом, обвиняю тягчайших преступников, достойных одной только меры наказания — расстрела, смерти!' — зал встретил эти заключительные слова долго не смолкающими аплодисментами…
В 19 часов 15 минут 30 января 1937 года сталинский суд удалился на совещание, хотя приговор уже
