Койоакан
Вечно Ваш
В письме давнему стороннику Троцкий не только убеждает своего единомышленника, но и пытается еще больше утвердить себя в верности неизменной и роковой идее. А вот письмо Саре Вебер, редактору книг Троцкого и 'Бюллетеня', давнему другу семьи:
'Дорогая Сара! Я получил печатную листовку. Думаю, что следовало бы также пользоваться фотографическими миниатюрами. Это стоит, насколько я знаю, очень дешево, между тем эту листовку можно было бы напечатать на бумаге в четыре раза меньшего размера, пожалуй, даже в восемь раз меньше, если печатать с обеих сторон. В Париже одно время выходило два издания 'Бюллетеня': одно — обычным типографским способом, для продажи за границей, другое — фотографическим способом, для пересылки в СССР… Следовало бы выяснить техническую сторону дела и сосредоточить внимание на изданиях, предназначенных непосредственно для СССР. Нельзя сомневаться в том, что СССР месяцем раньше или позже будет вовлечен в войну. Тогда сразу откроются многочисленные возможности связи… Мы должны постепенно такую литературу создавать: часть ее пустить в оборот немедленно, а часть — придерживать на складе…
15 мая 1924 г. Койоакан
Крепко жму руку
Письмо интересно тем, что, находясь в глубокой осаде, изгнанник продолжает думать о том, как донести до советских людей свои антисталинские мысли, идеи и призывы. Мы знаем, что таких попыток было немало, хотя почти все они были бесплодными. Но сразу возникает вопрос: что же, Троцкий хотел поражения СССР в войне? Может быть, устранение Сталина для него было важнее национальных интересов? Все не так просто.
В программном заявлении IV Интернационала, подготовленном Троцким, позиция по этому вопросу была выражена четко: 'Защита СССР принципиально совпадает для нас с подготовкой международной пролетарской революции. Мы начисто отвергаем теорию социализма в отдельной стране, это невежественное и реакционное детище сталинизма. Спасти СССР для социализма может только международная революция. Но международная революция несет неминуемую смерть Кремлевской олигархии'[196].
Ход мысли Троцкого ясен: нужно защищать СССР, чтобы вызвать мировую революцию. А уж она-то сметет Сталина и его режим. Эти идеи он хотел внедрить и в общественное сознание советских людей. А пока, как пишет затворник, часть издаваемой троцкистами литературы нужно 'придерживать на складе…' Утопичности своего замысла — свершить антисталинскую революцию на волне гитлеровского нашествия — Троцкий не понимал.
Приведу отрывок еще из одного письма Троцкого, отправленного за полтора дня до рокового нападения. Я не мог установить, кто скрывался под именем 'товарищ Р.' Вероятнее всего, что это один из руководителей американской Социалистической рабочей партии, в значительной мере разделявший взгляды Троцкого.
'18 августа 1940 г.
Уважаемый товарищ Р.!
В течение последних двух лет мы неоднократно обсуждали вопрос о Вашем приезде сюда. В предпоследний раз мы ждали Вас, когда к нам приезжали Ваша дочь и ее муж. Затем мы ожидали Вашего приезда, когда Джордж Кэннон, Форел Доббс и Джо Хэнсон приезжали к нам для оценки обстановки после нападения…
Я могу лишь выразить нашу личную и сугубо 'провинциальную' точку зрения, что Ваш визит, неоднократно назначаемый на различные сроки, должен все-таки состояться. Я убежден, что Ваше пребывание здесь даже на протяжении каких-нибудь двух недель будет крайне важным для нашего небольшого гарнизона, не говоря уже о нашем искреннем желании встретиться с Вами.
Вы, безусловно, будете обеспечены жильем и питанием.
С сердечными пожеланиями'[197].
Троцкий, вероятно, хотел еще раз обсудить вопросы упрочения своей безопасности, а одновременно и положение, сложившееся в Социалистической рабочей партии. Дело в том, что в СРП произошел раскол. Большинство, ведомое Кэнноном, продолжало держать сторону Троцкого, а меньшинство, возглавляемое давними личными знакомыми Троцкого — Шахтманом и Бернхемом, фактически порывало не только с троцкизмом, но и традиционным марксизмом вообще. Троцкого особенно удручало, что в этой компании оказался Шахтман, которого он считал своим верным учеником.
Попутно замечу, что расколы, фракционные склоки, взаимные обвинения, идейные распри с самого начала стали характерной чертой троцкистского движения. Эта непримиримость друг к другу объясняется глубокой внутренней противоречивостью движения вообще. Троцкий фактически объявил идейную войну всем: и буржуазии, и социал-демократии, и сталинизму. Троцкий не изменил своей точки зрения, высказанной им в начале 30-х годов: 'Борьба с социал-демократией есть борьба с демократическим флангом империализма'[198]. Многие из его сторонников считали главным пунктом стратегии Троцкого борьбу со сталинизмом, а все остальное — как приложение к этому курсу.
Связи с Парижем после смерти сына ослабевали. Он получал по-прежнему письма от Л.Эстрин, Этьена; ему аккуратно высылали книги и журналы, которые он запрашивал. Но с гибелью Льва что-то оборвалось у хозяина маленькой крепости в Койоакане. Правда, когда приехала Л.Эстрин, они весь вечер молча слушали сотрудницу и близкую подругу сына, вновь и вновь безутешно переживая трагедию[199].
А 'Тюльпан' в своих письмах по-прежнему просил разрешения у Троцкого приехать в Мексику[200]. Но изгнанник находился в том состоянии, когда новые люди, новые лица ему уже не были нужны. Он устал от посетителей, устал от опасности, устал от борьбы.
Почти каждый день, справившись с текущими делами, Троцкий пододвигал к себе стопку листов бумаги и мучительно пытался написать что-то новое о Сталине. Но он сказал о нем так много в статьях, очень похожих друг на друга, что его усилия давали незначительный результат. Дело с этой книгой подвигалось медленно. Одна из причин — исключительно слабая информация из СССР. Кроме приходящей с месячным опозданием фальсифицированной 'Правды' и с трудом доходящих сообщений радио, сведений почти не поступало. Троцкий не мог, конечно, знать, что за те 43 месяца, что судьба отведет ему пробыть в Мехико, Сталин сумеет сотворить очень многое, что не попадет в его книгу.
Вождь превратился уже в настоящего земного бога. Слепое поклонение ему стало самой главной и уродливой чертой советского образа жизни. Дело дошло даже до того, что незадолго до своего смещения Н.И.Ежов, основываясь на 'многочисленных просьбах трудящихся', предложил невероятное. В его ведомстве был подготовлен проект Постановления Верховного Совета СССР о переименовании столицы, города Москвы, в город… Сталинодар. Проект был послан в Политбюро и Президиум Верховного Совета. Но Сталин не решился на этот шаг; диктатор был осторожным и неглупым человеком… Лучше уж 'совершенствовать' карательные меры против врагов всех мастей, особенно против троцкистов. Например, в 1939 году по инициативе вождя было решено 'применять к дезорганизаторам лагерной жизни самые суровые меры, вплоть до расстрела'[201]. За те годы, что Троцкий провел здесь, в Мехико, Сталин почти ежедневно лично утверждал сотни списков тех, кого считали 'троцкистами' и осужденными по 'первой категории', т. е. к смерти! Если бы знал изгнанник, что походя кремлевский вождь устанавливал и чудовищные рекорды! Так, только 12 декабря 1938 года Сталин и Молотов санкционировали расстрел 3167 человек![202] Троцкий был отрезан от многого, что творилось на родине, и понимал, что одни заклинания, сентенции, гневные филиппики не спасут его последнюю книгу. Он нервничал, рылся в газетах, просил сторонников найти фактические материалы о сталинском режиме.
Во всяком случае, в канун роковых событий у Троцкого было мало причин для оптимизма как в личном, так и политическом плане. Пока лидер IV Интернационала пытался консолидировать свое движение и направить его в нужную сторону, московская группа чекистов в Мехико не теряла времени зря.
Материалы П.А.Судоплатова, данные процесса над Морнаром — Джексоном — Меркадером, воспоминания Натальи Ивановны Седовой ('Так это было'), показания начальника мексиканской тайной полиции Л.Саласара, секретаря Троцкого Дж. Хансена, рассказы брата Рамона Меркадера — Луиса, публикации И.Дейчера, И.Левина, Дж. Кармайкла, Ю.Папорова и других, в том числе и из закрытых до
