Васильев пожал плечами:
— Так не бывает. Заведующий всегда осуществляет надзор и контроль.
— И вы осуществляли?
— Конечно.
— Что вы можете рассказать об атмосфере и настроениях в палате?
Здесь нужно было проявить крайнюю осторожность. Не скажешь же, что там подобралась отпетая пьянь? Спросят: почему не выписали? Почему терпели? 'А почему всех терпят? Почему вас терпят?' — мог бы ответить Васильев, но знал, что ничего подобного не скажет. Какое счастье, что Прятов уничтожил дневники за прошлую ночь, где стояли отметки о нарушении режима! Васильев в сотый раз повторял про себя то, чему его много лет учили как в институте, так и после, в больнице: история болезни пишется не для больного, история болезни пишется для прокурора.
— Если вы говорите о криминальных наклонностях и способности совершить убийство, то проявлений такого рода я не замечал, — уклончиво ответил Севастьян Алексеевич.
Следователь оторвался от протокола и с жалостью посмотрел на Васильева.
— Что вы выводы-то делаете? — спросил он презрительно. — Я, кажется, ясно спросил: какая была атмосфера в палате?
— Соответствовала среде, — надменно молвил Васильев. Он тоже с гонором.
Вопреки его ожиданию, следователь не стал уточнять и записал дословно.
— Каковы были причины пребывания потерпевшего в стационаре?
'Распоряжение главврача', — едва не вырвалось у заведующего. Но он вовремя спохватился и назвал рабочий диагноз. Пришлось повторять медленно, трижды, по слогам.
— И что он означает в переводе на русский?
Васильеву снова стоило большого труда не ляпнуть: 'Да ничего'.
— Ну, как вам сказать… головные боли, повышенная утомляемость, плохой аппетит, снижение работоспособности.
— Тогда у нас и здоровых-то не останется, — хмыкнул следователь, явно примеряя красивый диагноз на себя и придирчиво проверяя, не жмет ли. — У меня тоже — и боли, и плохой аппетит…
— Милости просим, — пригласил его Васильев.
Тот покачал головой, как будто уважительно изумлялся наглости свидетеля.
— В отделении бывали случаи пьянства?
'Других не бывало', — подумал тот.
— Все случаи нарушения режима зафиксированы в историях болезни. За более подробной информацией вам следует обратиться в архив, потому что все нарушители выписаны.
— Так-таки и все? — усмехнулся следователь.
Севастьян Алексеевич представил себе дальнейший допрос свидетелей: Хомского, Лапина, Каштанова, братьев Гавриловых. Их рожи, их запах.
— В моем присутствии фактов нарушения режима не отмечено, — изрек он твердо. Тем самым перекладывая бремя ответственности на дежурную службу. 'На мокрых рентгенограммах черепа убедительных данных…' И далее по схеме.
Ему задали еще несколько опасных и провокационных вопросов, но Васильев выдержал испытание с честью. Его отпустили работать дальше и велели пригласить дежурного доктора.
'Замотают теперь по судам да ментурам', — с тоской думал Васильев, покидая родной, уютный кабинет, внезапно сделавшийся чужим и враждебным.
17
Александр Павлович протиснулся в кабинет боком, имея на лице полувопросительное выражение.
— Садитесь, — следователь указал на стул и в мгновение ока, очень ловко, всего несколькими вопросами, установил личность вошедшего.
Прятов судорожно зевнул и поспешно извинился. Ночь выдалась не такой уж тревожной, объяснил он своему неприятному визави, ему удалось поспать, но сон в казенных домах неизменно бывает чутким и поверхностным. Телефон еще только собирается тренькнуть, а рука уже тянется к трубке в полусне. Жестко, неудобно, узко; кажется, будто тебя продувает сотней ветров, будто ты оказался один-одинешенек в поле, будто к двери подкрадываются и караулят забинтованные тени.
Прятова словно прорвало. Он говорил и говорил, неся совершенный вздор.
— Вы дежурили в ночь происшествия? — осведомился следователь, перебивая словесный поток.
Александр Павлович подтянулся и кивнул.
— Вы покидали отделение?
— Да. Около двух часов ночи меня вызвали в приемное отделение.
Следователь удовлетворенно замычал, зная уже, что Кумаронов был, согласно предварительному заключению эксперта, убит приблизительно в это же время.
— Расскажите подробнее, — велел следователь. — Зачем вас позвали? Кто конкретно?
Прятов застенчиво улыбнулся и развел руками:
— Я и сам не пойму. Это была какая-то ошибка. Или чья-то дурацкая выходка. Я спустился вниз, но мне сказали, что я им не нужен. Я прошелся по кабинетам, поискал — мертвая тишина…
Он рассказывал возбужденно, в неподдельном волнении.
— Кто, по-вашему, мог сделать ложный звонок?
Александр Павлович вскинул брови:
— Да кто угодно. Здесь такой бардак… Даже больные могли подшутить. Нет, что это я — наверняка больные… Они однажды добрались до громкой связи в гинекологии и всем велели явиться в ординаторскую без трусов…
Следователь не улыбнулся, только вздохнул.
— И сколько времени вас не было?
Александр Павлович пожал плечами.
— Полчаса. Сорок минут…
— Сорок минут ходили по кабинетам?
— Я постоял в вестибюле, подождал — мало ли что… Покурил в туалете…
— Кто-нибудь может подтвердить, что вы именно постояли и покурили?
Прятов задумался.
— Сестры приемного покоя… я же говорил с ними, когда спустился.
— Когда спустились, вот именно. Вам ответили, что вас никто не звал. А дальше? Эти сестры — что, пошли с вами по кабинетам? И в туалет с вами пошли курить?
— Нет, — Прятов опустил голову и уставился в пол. — Обычно они ходят, но на этот раз не пошли. Я был один.
Он подумал о гинекологе, которого видел в смотровой, но тот был настолько занят, что на него нечего было надеяться.
— А вы их звали с собой?
— Не звал, к сожалению.
— Понятно. Кем был принят звонок?
— Медбратом, его зовут Михаил.
— Вы сами не разговаривали с тем, кто вас якобы вызвал?
— Нет, только он. По местному телефону.
Следователь перевернул лист и задумался.
— Что вы можете сказать о поведении вверенной вам палаты в ночь вашего дежурства?
— Все было тихо.
