Я застрелил старика. Ноги чудовища продолжали двигаться, хотя головной мозг был уже пробит, словно «гадер» был бессмертен. Не дожидаясь, пока он рухнет, я кинулся на кухню и обнаружил Настю на груде мертвых тел. Она нашла коричневый ботинок своего брата, прижала к груди и упала навзничь, ударившись головой об угол плиты. Я бросился к ней, нащупал пульс. Жива!!! Из раны над ухом, склеивая ее чудесные волосы, текла малиновая кровь.
Пришлось нести девушку на руках. Стрелять я теперь не мог, быстро бежать – тоже. Мы становились легкой добычей для тех «гадеров», что насытились, пополнив запас энергии, но еще не успели обожраться и впасть в спячку ради долгого и тщательного переваривания проглоченной пищи.
Поселок умер. Ни выстрела, ни крика. Я шел через Тутолово наискосок, пересекая его единственную площадь по диагонали – мимо рудничной конторы. Это был последний очаг обороны, бой здесь кончился совсем недавно, и «гадеры» пировали внутри.
Около парадного подъезда валялся кверху сошками пулемет «кедрач» с заправленной лентой. Он не пострадал – зато у пулеметчика была откушена голова. Я не удержался и поменял на «кедрач» свое ружье с последней парой зарядов.
Ручник висел у меня на спине – на ремне через плечо, Настю я прижимал к груди, обхватив за поясницу и под колени. Чтобы открыть огонь, мне нужно было опустить ее на землю, сорвать с плеча «кедрач», прицелиться и уж затем давить на спуск. Однако все встретившиеся на нашем пути «гадеры» оказались слишком заняты своими делами и позволили нам уйти.
Глава пятая
Прыжок с кручи
Нас приютила семья приходского священника отца Феогноста – человека сурового на вид, но добросердечного. Настю пришлось выхаживать целых две недели.
После сытного ужина батюшка страсть как любил вести долгие беседы на отвлеченные темы – лучше всего философские, ведь собеседник ему попался благодарный. Зажигая толстенные восковые свечи и разливая в объемистые фарфоровые кружки подогретый и сдобренный специями кагор, отец Феогност блаженствовал, предвкушал сказочный вечер. Надеясь отвлечься от тяжких мыслей, я с готовностью включался в беседу. С Настей в это время сидела дородная супруга батюшки – Прасковья Макаровна. Прелесть она была – не попадья: нежнейшей души и неколебимого милосердия женщина.
Отец Феогност сразу догадался, кто мы такие и от кого бежим, хотя виду не подал. Дескать, всякий странник достоин приюта, а любая жизненная тягота – содействия и облегчения. Я понял это его знание через считанные часы и решил сам признаться. Конечно, не во всем. Я изложил батюшке наспех сочиненную легенду: был я некогда рядовым Истребителем Чудовищ Михаилом Галкиным – согласно моей поддельной, но безупречно выполненной паспортине, потом прятался, встретил девушку, в которую безумно влюбился. Ее родных загрызли «гадеры», и, кроме меня, у нее никого не осталось. Поверил мне хозяин дома или нет, не знаю, но вот в чем совершенно убежден: он ни при каких обстоятельствах не выдаст меня и Настю.
– Уважаемый Михаил Иванович, – отхлебнув кагора, заговорил святой отец. – Возвращаясь к нашему вчерашнему разговору… – Отец Феогност сделал паузу, чтобы недопитый кагор не остыл в кружке. Потом наши сосуды еще будут наполнены – и не раз. – Я говорил о том, что месть недопустима. О том, что дело отнюдь не в угодном Богу смирении, а в ее бессмысленности. Нельзя создавать замкнутый круг ненависти, из которого один выход – всеобщая смерть. Нельзя переносить свою войну в загробный мир, ждать Страшного Суда, дабы разрешить мирской конфликт. Все надо решать здесь и сейчас. А для этого кто-то должен сделать первый, самый трудный шаг – и прекратить смертоубийство. Вы согласны со мной?
– Нет, батюшка… – Я тоже сделал паузу, но для того, чтобы выбрать выражения помягче, – не хотелось обижать священника даже в малом. – Вернее, согласен, но лишь отчасти. То, что справедливо для людских отношений, нельзя механически переносить на отношения двух враждебных, взаимоисключающих миров – мира людей и мира чудовищ. Запрещено не только логикой и здравым смыслом, но и чем-то большим. Глубинным, потаенным знанием, если хотите. Самим устройством Вселенной, которое – от матушки- природы… ну или от бога.
Помрачнев, отец Феогност едва заметно покачал головой, встал с оттоманки, чтобы принести со стола тарелку сушеных яблок, но так и остался стоять, грея руки у прекрасной русской печки.
– Люди и чудовища, – продолжал я, – в принципе не могут договориться, потому что… Вы ведь не пробовали договориться с осой, чтобы она вас не кусала? А с постельным клопом или медведем-шатуном?
– Спору нет – удачные сравнения, – не отрывая ладоней от горячего беленого бока печки, отозвался батюшка. – Однако у клопов нет разума, а у некоторых чудовищ его даже слишком много. У вервольфа, например, или у «змеюки». Или, скажем… – он сморщил лоб, напрягая память, – у песчаного дракона.
– Не в бровь, а в глаз, батюшка. – Я развел руки и чуток наклонил голову, как бы сдаваясь на милость победителя. – Но вы бы сами вряд ли поверили, что охотник не станет стрелять, вдруг узнав, что пойманный им на мушку волк – разумен. Их роли, от века затверженные, вошедшие в плоть и кровь роли смертельных врагов не позволят им изменить правила игры.
– Но вы же, Михаил Иванович, не какой-нибудь темный таежник. Вы – умнейший человек. Я знаю… – Властным движением руки он пресек мой вялый протест. – Вы обязаны попытаться. Признайтесь: вам ведь уже приходилось сталкиваться с разумными чудовищами нос к носу. И вы могли переговорить с ними, если бы захотели…
– И говорил, – бесцеремонно перебил я, внезапно ощутив, что этот разговор страшно меня утомил. – Не один раз. Отсюда моя уверенность. Полная и безоговорочная, – рубил я фразы, словно гвозди вбивая в крышку гроба надежды.
– Вы скажете: со стороны легко судить. И все-таки мне кажется… – упорствовал батюшка.
– Миша! Федя! Идите сюда! – вдруг донесся из спаленки взволнованный голос Прасковьи Макаровны. – Настя в себя приходит. Зовет какого-то Степу.
Мы кинулись на зов.
Явочные квартиры были провалены. Я проверял их одну за другой и всякий раз натыкался на устроенную Корпусом Охраны засаду или видел условный знак – поставленный на подоконник горшок с геранью. Дважды, когда я обнаруживал жандармов слишком поздно, за мной устраивали слежку. И я уходил от шпиков проходными дворами, в последний момент вспрыгивая на подножку трамвая или пассажирского мотора.
