милостями, делали его снова богатым человеком, но к чему все это было для него?
Павел Петрович знал причину его грусти и следил за выражением его лица, и то, что на этом лице не показалось и признака радости при получении этих вещественных благ, видимо, доставило ему еще большее удовольствие. Он снова стал весел и, снова ласково положив руку на плечо Литте, тихо спросил:
– Скажите, вы все еще любите ее?
Невольная дрожь пробежала по всему телу Литты. Он не знал, что ответить.
Государь отвел его еще дальше в сторону и еще тише заговорил с ним, так, чтобы никто не мог не только слышать, но и догадаться, о чем они говорят.
XXII. Приглашение ко двору
Графиня Браницкая приехала навестить больную сестру, у которой бывала почти каждый день.
Скавронская сидела в большом кресле с высокою спинкою, протянув свои маленькие ножки на низкую подушку бархатного табурета. Рядом на столике стояли банки и склянки с лекарствами. Няня с вечным своим чулком сидела поодаль.
– Ну, здравствуй! Как ты себя чувствуешь? Лучше? – спросила Браницкая, целуя сестру. – Ну ничего, – протянула она успокоительно, вглядываясь в бледное, похудевшее личико графини Скавронской, – обойдется, Бог даст…
Няня в это время украдкой сделала у себя на груди крестное знамение.
Браницкая, видимо, старалась подбодрить больную, и Скавронская грустно улыбнулась, как бы понимая это старание ее.
– Ах, Саша, все одно и то же! – тихо проговорила она, откладывая на столик книгу, которую читала. – Просто сил моих нет.
– Как одно и то же? – подхватила Александра Васильевна, стараясь быть веселой и развеселить хоть немного сестру. – Помилуй, новостей у нас целый короб… Ты знаешь, – заговорила она с тем оживлением, с каким обыкновенно говорят с больными или рассказывают сказку детям, – генерал-губернатор Архаров велел от имени государя, думая этим сделать ему сюрприз, выкрасить в Петербурге все ворота и даже садовые заборы полосами черной, оранжевой и белой краски, на манер казенных шлагбаумов. Государь, узнав об этом «глупом», как он сказал, приказании, ужасно рассердился, и Архаров слетел с места. С ним вместе тоже выгнали со службы полицеймейстера Чулкова за его безобразные распоряжения, вследствие которых сено страшно вздорожало. И вот на них теперь ходит преуморительная карикатура… мне обещали достать ее, я привезу тебе… Нарисовано: Архаров лежит в гробу, выкрашенном полосами, как шлагбаумы, по четырем углам горят уличные фонари нового образца, а рядом стоит в полной форме Чулков, плачет и вытирает глаза сеном… и они ужасно похожи…
Скавронская слушала рассеянно и даже не улыбнулась на рассказ сестры.
– А это что у тебя? – меняя тон, вдруг спросила та, показывая на лежавший на столике билет.
– Приглашение от двора – явиться в среду к завтраку… К высочайшему столу.
Браницкая с некоторым удивлением взяла билет. Это было действительно приглашение статс-даме графине Скавронской.
– Ты поедешь? – спросила она.
– Нет, где же мне! – вздохнула Скавронская.
– И не думай отказываться, – замахала на нее руками Браницкая, – и не думай! Ты знаешь, это особенная честь, и, если только тебя там не будет, я не знаю, что из этого выйдет. . Нынче такие строгости.
– Да ведь я же больна совсем.
– Хоть бы при смерти была, – перебила ее Браницкая. – Раз у государя сказано – нужно исполнить… Ты посмотри, что с конным полком делают… Нет, это и думать нельзя! – закачала она головою.
– Да как же это, ваше сиятельство? – заговорила вдруг няня, молчавшая до сих пор. – Графинюшке и двинуться-то нельзя, и вдруг во дворец поезжай?
– Такие уж порядки, няня. Хуже будет, если не поедет.
– Господи, да зачем я им? – раздраженно протянула Екатерина Васильевна. – Зачем?
– Ну, уж многое нынче делается, и не поймешь зачем, хотя, правда, всегда так выходит, что почему- нибудь оно и нужно. Но только не ехать тебе нельзя… Да ведь ты и не умирающая еще, слава Богу!
– Полноте, ваше сиятельство! – опять вставила няня. – Краше в гроб кладут, право!
– Ну, Бог даст, до гроба-то далеко еще! – заметила Александра Васильевна. – А ехать все-таки ты должна.
– Ну, уж порядки, – ворчала няня, – где ж это видано, чтобы больного ребенка, – в пылу горячности она до сих пор еще называла так иногда свою графинюшку, – подымать чуть не с постели? Что же это? Какие ж времена настали, Господи?
Скавронская в это время начала пристально всматриваться в лицо сестры.
– Саша! – произнесла она, вдруг привставая. – У тебя что-то есть, ты неспроста приехала сегодня ко мне, ты словно готовишь меня к чему-то.
Несмотря на то что они долгое время жили врозь, они не разучились понимать друг друга без слов так, как понимали в детстве, когда жили одною жизнью. Скавронская догадалась, что у сестры есть что-то, и по ее слишком оживленному лицу, и по разговору, более поспешному, чем обыкновенно, и вообще по глазам ее, по всему, – словом, она была уверена теперь, что Браницкая приехала ей сообщить что-то очень важное.
– Саша, что такое? – переспросила она. – Есть ведь что-то?
Сестра кивнула головою.
– Ну, ну, говори, – вдруг оживилась Екатерина Васильевна, – говори! Что?
– И очень хорошее! – ответила сестра. – Не могла ж я тебе так сразу бухнуть. Государь…
– Что государь? – повторила графиня.
Она вытянула шею, и сердце ее билось так сильно, что удары его были, казалось, слышны.
Няня, испуганно глядя на нее, забеспокоилась и подошла к ней.
– Желает вашего брака, – докончила Браницкая. Екатерина Васильевна снова откинулась беспомощно на спинку кресла и, слабо махнув рукой, проговорила:
– Все-таки этого нельзя, это невозможно!
– Возможно, – сказала Браницкая.
Как ни осторожно подготовляла она сестру, она невольно испугалась действия, произведенного этим ее словом. Скавронская вся задрожала, голова ее закинулась, руки конвульсивно сжались.
– Катя, опомнись, дорогая! – заговорила Александра Васильевна. – Что ты! Теперь, когда все, может быть, кончится благополучно, когда есть надежда, более чем надежда, и вдруг ты…
Она боялась, что с сестрою сделается обморок или еще хуже что-нибудь.
Но Скавронская вдруг закрыла лицо руками и прошептала отрывисто, нервно, нетерпеливо:
– Говори, говори же, не мучь!
– Слушай! Государь призвал его вечером во дворец к маленькому ужину. Ты знаешь, они видались в Гатчине, и там государь узнал его. Он давно уже рассказал ему все… И вот государь призвал его к себе, после ужина отвел в сторону и заговорил с ним. Он будет принят посланником. Потом ему дают командорство в десять тысяч рублей ежегодного дохода, потом государь напомнил ему один параграф их статута, – государь отлично знает этот статут, – по которому в орден могут быть приняты и женщины.
Скавронская часто, но легко дышала, и давно не показывавшийся на ее щеках румянец начал покрывать их алою краской.
– Ну, ну, – воскликнула она, удерживая свой дрожащий подбородок.
– Кроме того, их устав, по которому они не могут вступить в брак, утвержден папою… значит, будет вполне законно, если папа сам даст разрешение и позволит, не в пример другим, жениться графу Литте…
– Но разве он сделает это?
– Государь сам будет просить папу об этом и обещал ничего не пожалеть, чтобы разрешение было дано; а для папы одной просьбы русского императора достаточно, чтобы все было сделано… Теперь, когда во Франции объявлено безверие господствующей религией, папа должен волей-неволей заискивать даже у
