потому, что были влюблены друг в друга. Этого недостаточно для того, чтобы задуматься о детях. Влюбленность, как и опьянение, искажает восприятие действительности. Заводить ребенка только потому, что вы влюблены, это все равно что покупать дом спьяну. А что будет, когда пройдет опьянение? Дети часто превращаются в оковы. Я хочу, чтобы Франческа стала матерью моего ребенка не потому, что я воображаю ее какой-то идеальной женщиной, а потому, что она реальная женщина, со своим характером и своими достоинствами. Наша любовь не только втягивает в свою орбиту наши сердца, но и приводит нас к общей любви, к многочисленным проявлениям жизни. То чувство, которое мы называем настоящей любовью, оно, как и солнце, не освещает только наши жилища и не согревает только круг избранных. Это чувство не только притягивает нас к любимому человеку, но оно еще проявляется и в любви к жизни, к ее тайне, ко всему, что обитает вместе с нами в этом удивительном и прекрасном мире. Это любовь к радости самого бытия. Понятно, что у каждого из нас свои вкусы и предпочтения. Как-то раз я повторил Франческе то, что говорил мне Федерико во время нашей поездки в Ливорно. Он тогда еще сказал, что я, на его взгляд, неправильно сужу об отношениях мужчины и женщины. Я даже пересказал ей притчу Шопенгауэра о дикобразах.
Она считает, что Федерико был прав. Но теперь это уже ясно для всех.
24 Надеюсь, что я это заслужил
Никто так и не вышел ко мне в коридор. Я спустился в вестибюль больницы и пошел к кофейному автомату. В зале много самых разных больных. Все одеты или в спортивные костюмы, или в пижамы. Некоторые больные в пижамах представляют просто жалкое зрелище. Здесь, например, расхаживает один синьор в белой пижаме с коричневым узором, напоминающим медали или монеты, и с эластичными манжетами того же цвета на запястьях и щиколотках. Довершают его ансамбль белые носки и кожаные шлепанцы, разумеется коричневого цвета. Я думаю, что так одеваться может только человек, который дома садится есть в одиночестве и накрывает скатертью лишь половину стола. Есть ли что-то более печальное, чем обед в одиночестве за столом, накрытым вдвое сложенной скатертью?
От кофе из автоматов у меня начинается сильное сердцебиение, поэтому я решаю взять чай. Тип, стоявший впереди меня, наверняка взял себе кофе, потому что, когда я отпил глоток чая, в нем чувствовался кофейный привкус.
Я все думаю о своей жизни в последние годы. Я рад, что перестал смотреть на мир под одним и тем же углом зрения, научился разбираться в людях и узнавать в них самого себя. И самое главное, я научился при встречах с людьми относиться к ним непредвзято и старался понять не только другого человека, но и ту новую часть самого себя, которую я недавно открыл для жизни.
И тут я вспомнил о чувствах, которые мне пришлось пережить, когда однажды вечером после долгого отсутствия снова пришел на площадь, откуда в свое время убежал Федерико.
Тогда я еще не возобновил интимные отношения с Франческой.
На площади было много прекрасно одетых симпатичных девушек, но ни в одной из них не было того света, который излучала Франческа или Софи. У каждой девушки было хорошенькое личико, но какое-то заурядно-однообразное, без изюминки, без оригинального колорита. Девушки были разные, но в чем-то удивительно похожие. И молодые люди, казалось, сошли с конвейерной ленты. Создавалось впечатление, что ты попал на склад аналогичных товаров.
Все, как и год назад, когда я видел их в последний раз, держали стакан в руке. Все были моими давними друзьями, за исключением стайки молодых людей, представителей нового поколения. Те вообще были все на одно лицо: очки, прически, ремни, переливающиеся джемперы, плотно облегающие тело. Других перемен я не заметил, если не считать того, что я в их глазах был немного странным. Они решили, что я после смерти Федерико стал сам не свой, что, возможно, я свихнулся. По их мнению, у меня крыша поехала, я все время завожу странные разговоры и, вообще, со мной трудно общаться. В действительности я не был странным и не вел полоумных речей, мне просто хотелось поделиться с ними моими впечатлениями, но я не мог описать им то, что мне пришлось пережить, потому что объяснить это невозможно, это надо испытать на собственном опыте. Поскольку мои слова до них не доходили, я перестал рассказывать им о своей жизни. Поиск жизненного пути — это личное дело каждого, оно требует уединения, если на этот поиск отправляются вдвоем, то путь превращается в загородную прогулку. К тому же многие из них даже не слушали меня. Они помнили, каким я был раньше, старый образ настолько укоренился в их памяти, что не позволял им увидеть во мне нового человека; они не слышали то, что я им говорил. В глазах большинства я остался таким же, как и прежде. На всю жизнь. Они даже не хотели задуматься над тем, что человек может измениться. Для них это было невозможно. По их мнению, если кто-то ведет себя не так, как прежде, значит, он притворяется. Тот, кто не способен измениться, с трудом поверит, что другой человек может это сделать. В тот вечер меня много раз спрашивали, есть ли у меня невеста, а узнав, что невесты у меня нет, говорили, что я, видно, еще не встретил свою женщину, или заявляли, что я слишком высокого о себе мнения. Каждый человек, с которым ты встречаешься, становится другим вариантом тебя самого. В тот вечер я молча наблюдал за давними друзьями, я ни с кем не вступал в разговоры, но весь вечер во мне не умолкал осуждающий их голос.
Бог никогда не создает двух одинаковых людей. Но, глядя на толпу на площади, сразу же бросалось в глаза, сколько сил тратили одни, чтобы стать похожими на других. Я видел перед собой не картины, а эстампы и плакаты. Одинаковые прически, очки, пряжки ремней, ботинки. Но сколько отчаяния пряталось за излишне непринужденными жестами присутствующих, сколько одиночества скрывалось за их хохотом. И сколько однотипных машин припарковано за площадью.
Мне повезло повстречать на своем пути людей, которые пробудили во мне любознательность, дали направление моим мыслям, делились со мной советом и вели меня по жизни, помогая обрести первые догадки о смысле нашего существования. Я же, глядя на некоторых моих друзей, не без основания считал их пустыми людьми. Многих из них я действительно любил. Но я уже не мог относиться к ним так же, как раньше. Я стал более трезво смотреть на них, разобрался в механизме их общения, узнал правила и код доступа в их мир.
Но было ли истиной то, что стало передо мной открываться?
В этом однообразном вечернем времяпрепровождении, которое тянется уже многие годы, жизнь казалась застывшей, неподвижной, хотя на первый взгляд она била ключом. Похожее впечатление появляется у нас иногда на остановке на железнодорожном вокзале, когда мы сидим в поезде и вдруг замечаем, что он неожиданно трогается с места. Только спустя несколько секунд мы начинаем понимать, что от станции отправился поезд, стоявший на противоположном пути, а наш вагон, словно приклеенный к рельсам, по-прежнему стоит на месте.
Однако, когда мне приходилось разговаривать с друзьями наедине в другой обстановке, не на площади, вне этой атмосферы группировки, стада, толпы, они делались другими. Когда нам выпадал случай поболтать с глазу на глаз, например в машине, маска, которую я обычно видел на лице каждого из них, частично исчезала. Они становились более открытыми, даже начинали признаваться, как им надоела эта однообразная жизнь, как они устали от встреч с одними и теми же людьми на одном и том же месте, что им больше невмоготу ходить в надоевшие бары, но они не знают, где найти достойную альтернативу. Они не знали, что им делать. Поэтому ни одна из девушек на площади, даже самая красивая, не могла сравниться с Франческой или Софи, потому что во Франческе и Софи чувствовалось биение жизни, в них был огонь, и прежде всего они были женственны. Красота у Франчески и Софи была врожденной, а красота девушек с площади следовала сиюминутной моде. Женщины, которые в наши дни считаются красивыми, и волнуют, и пугают меня. Из встреч с этими женщинами я извлек важный урок: чтобы встречаться с ними и глядеть в их лица-маски, надо самому скрываться под маской. А в лице Франчески я нашел женщину, перед которой я мог сбросить свою личину. И Франческа тоже встречала меня с открытым лицом.
В общем, у меня не появлялось ощущения, что я давно не был в нашем городе. Я ничего не потерял. Через пять минут мне стало казаться, что я никуда не уезжал, а все время проторчал с друзьями на этой площади. Я слышал все те же рассказы о том, сколько они выпили накануне вечером: «Вчера у нас была бутылка водки на двоих, до дома добрались в совершенно разобранном виде, скорее даже приползли…» У
