— Николая Дуреева порешили его же собственный дружки, это ясно.
— Нет, не ясно!
— А я говорю — ясно! — громыхнул он.
— А я говорю…
— Заткнитесь наконец, — взревел он. Когда я захлопнула варежку, он удовлетворенно кивнул и продолжил уже спокойнее. — Не хотел вам говорить, но придется… Видите ли… Короче, вашу квартиру ограбил именно гражданин Дуреев. Скорее всего, в компании с дружками алкашами. Потом, наверное, не поделили добро и передрались…
— Да ладно болтать! — возмутилась я.
— В его квартире найдены принадлежащие вам вещи, которые, между прочим, вы получите, как только следствие по факту ограбления…
— Найдены? В его квартире? — вскричала я, ничего не понимая.
— Именно. И цепочка, и куртка, и магнитофон. Стилета, правда, не обнаружили. Скорее всего, именно им дружки вашего Коляна и прирезали.
— Но как же? — я подняла на него бессмысленные глаза. — Как же так?
— Вы расстроены. Понимаю. Но факты, есть факты. — Он тяжко вздохнул. — Сейчас ведется следствие. В скором времени убийц найдут, не волнуйтесь. Такие преступления быстро раскрываются.
— Не верю, — тихо проговорила я. — Колян не мог…
— Мог. Он алкоголик. А они непредсказуемы… Кстати. Чтобы вы не очень переживали из-за его кончины… — Он даже придвинулся ко мне, чтобы утешить. — В желудке гражданина Дуреева плескалось столько жидкости, содержащей сивушные масла, что он все равно бы скончался, но сутками позже.
— Да? — не очень хорошо понимая, что он хочет этим сказать, переспросила я. Потом, когда до меня дошла, я встрепенулась. — Сивушные масла, говорите? А что это означает?
— Что ваш Колян выдул бутылку бормотухи, от которой даже конь бы сдох.
— А что за бормотуха?
— Если верить бутылке, которая нашлась на месте преступления, и из который, согласно экспертизе, он пил, это была водка «Пшеничная».
— Странно. — Я задумчиво почесала шишку. — Он никогда не пил водку. Только самогон.
— Только? Но алакаши пьют все, что горит…
— Нет. Наши дворовые пьяницы употребляют исключительно самогон, а в особо торжественных случаях «Анапу». Водке они не доверяют.
— К чему вы клоните? — подозрительно спросил Геркулесов.
— К тому, что Коляна одарили бутылкой отравленной водки.
— И вы считаете, что это сделали намеренно? — он начал злиться. — Да мало ли, откуда она взялась, эта бутылка! Украл, нашел, выменял, поставил ему кто-то!
— Странно! Ставят паленую водку именно в тот момент, когда его милиция допросить хочет.
— Да вы… да что же это… — залепетал Коленька, а сам так и дышал огнем и паром, словно Змей Горыныч. — И вообще! Вы мне зубы не заговаривайте! То же мне, Мата Хари! Перевела стрелки, думает, перехитрила!
— Вы чего, товарищ Геркулесов? — опешила я.
— Чего? Того! А ну рассказывайте, почему ваша сумка оказалась в институте?
— Так говорю — забыла, — с невинной миной, ответила я.
— А я говорю, что вы вчера пришли именно с ней!
— Может вам привиделось? А?
— С чего это вдруг?
— Не знаю. Причин может быть множество. Стресс, например. Мне-то вон какие видения приходят. Вы же помните. Мне убийцы мерещатся, ножи, капли крови. А вам невинные сумочки из лаковой кожи… Да мне бы ваши «глюки»…
— Издеваетесь, — упрекнул меня Коленька. — А я вам доверял!
— И я вам! Но вы мне не верите, считаете шизофреничкой! А теперь требуете правды! А я столько раз вам гово…
— Что-то вы мне сегодня не нравитесь! — подозрительно косясь на меня, изрек Геркулесов.
— 10 минут назад нравилась.
— А сейчас нет. Какая-то вы сегодня не такая.
— Обычная, — буркнула я.
— Не-е-ет, — протянул он, всматриваясь в мое лицо, — не обычная. Странная. — Он еще немного посверлил меня глазами, что-то прикидывая, потом выдал. — А знаете, что за каждым из ваших мужчин ведется наблюдение? Наверняка, не знаете. Так вот, ни один из них не подходил к вашему дому на расстояние пушечного выстрела. Как вам это?
Он игриво на меня посматривал, ожидая взрывной реакции. Но я никак не прореагировала. Только сказала:
— И что?
— Что? Это вы у меня спрашиваете? Ведь это вы у нас специалистка по версиям. Вот и придумайте какую-нибудь!
— Я устала, Николайколаич. У меня сил уже нет, понимаете? — я встала с табурета, прошла к холодильнику, прислонилась раненым лбом к дверке. — Вы были правы — я дилетант. Я не буду больше совать нос в расследование. Я сдаюсь.
— Как это? Но ведь именно вы…
— В понедельник я уеду. На время. Надеюсь, что пока меня не будет, вы его поймаете. Если же нет… Тогда я не знаю, что буду делать: топиться или вешаться.
— Но почему? — он вскочил. — Почему именно сейчас? Я понимаю, вы не верите, что это Вася. Я тоже не верю. Я вам больше скажу, теперь и Русов не верит. Да что там! Он располагает доказательствами, что это не Бодяго, и его со дня на день отпустят. Теперь у нас больше шансов поймать убийцу… Я вам еще кое-что скажу, у меня есть твердая уверенность, что преступления совершали Санин с Маниным, они очень подозрительные ребята, и только оии могли совершить последнее преступление…
— А вы знаете, — оборвала я поток его сбивчивой речи, — что в заборе есть дыра, вам ее подозреваемые покажут, вы сами убедитесь, что проникнуть в НИИ мог то угодно… Вот по этому я самоустраняюсь. — Я вздохнула, провела рукой по лбу и улыбнулась. — Так что будем прощаться.
Геркулесов встал, открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но передумал и вышел в прихожую молча. Так же беззвучно он покинул мою квартиру.
Оставшись одна, я присела на стульчик у двери. Мне полегчало. Решение, принятое с перепугу, и теперь казалось мне единственно правильным. Уеду! Но сначала получу деньги от братьев-воров Санина и Манина, а потом рвану в Сочи. А завтра, пожалуй, отправлюсь с Сонькой и Ксюшей развлекаться. В ночной бар. Или стриптиз-клуб. Или казино. Куда угодно, только бы забыть пустые глаза Коляна, смотрящие в никуда.
Суббота
Ночные странницы
Я стояла у зеркала и разглядывала свое отражение. Отражение было так себе, посредственным, хотя обычно оно мне кажется сногсшибательным. И причина столь критичного отношении к себе, любимой, проста и банальна — недостаток положительных эмоций. Уж так много поганого за последнее время навидалась, что даже излюбленное произведение искусства (в данном случае мое лицо) не рождает привычного восторга. А ведь как я сегодня хороша, как хороша. И волосы легли аккуратно, и ресницы в одну сторону завились, и румянец наложен очень естественно, и губы, я пошлепала одной об другую, размазывая блеск, куриной гузкой. Прелесть, а не девочка! Но не радует!
Я отошла от зеркала. Глянула на часы — они показывали 19-06 — нахмурилась. Вот опять мои драгоценные подружки опаздывают. А ведь должны мяться от нетерпения в моей прихожей уже 6 минут как. Я торопливо прошла в комнату, постучала по трубе, чтобы Сонька поспешила, а сама вернулась к зеркалу — любоваться.
Сегодня на мне было платье, вернее, закрытый купальник, или открытая сорочка, или, как утверждает моя бабушка, усовершенствованный фартук. Короче, наряд, состоящий из куска переливающейся материи,
