Наконец-то, далеко-далеко, почти у самой песчаной косы, вымахнул в солнечные лучи бронзовый от загара Саша. Мать облегченно вздохнула и, часто оглядываясь, пошла к дому.
Вот уже и вырос сын. Большой... А до сих пор не верит Галина Аркадьевна, что погиб Борис. Как он любил вот такие рассветы! На реке он всегда пугал ее своими проделками. То нырнет под воду с камышинкой, дышит через нее, и долго-долго его нет. Галина забеспокоится, вскрикнет, а он тут как тут и уже весело кричит: «Галинка!» И ей так хорошо и радостно, что она сама бросится в реку, чтобы наказать Бориса. Да не так просто поймать его... А то принесет из лесу колючего ежика и ну возиться с ним, вместе с Сашей перевернут все в комнатах, а потом помогают ей навести порядок. Оба серьезные, и отец и сынишка, но обязательно вещи ставят не туда, где они стояли, а нарочно на другое место. Она сердилась. Отец и сын видят это, переглядываются, тая улыбку, потом разом кинутся к ней с разных сторон, затормошат, закружат: «Мама, не сердись!» «Галинка, не печалься!» И сердце отойдет...
Борис, Борис... Остался ты не только в моем сердце. Люди приносят цветы к подножью памятника. Незнакомые, они не встречались с тобой, а обнажают головы. Великое дело совершил ты, беспокойный геолог, и умер ты славно. Страшно стоять перед дулами автоматов, зная, что это твои последние минуты жизни... Ты не сдался. А я и не знала, что ты такой сильный. Птички лесной не обидел за всю жизнь... Никто не знает, где расстреляли тебя фашисты. Ждала тебя, надеялась... В архивах гестапо нашли приговор тебе — расстрелять. И... приведен в исполнение. Дата — ноябрь.
Опять не верила. Ждала. Пришли из плена. Возвратились угнанные в Германию. Бориса нет... Значит, правда.
Галина Аркадьевна украдкой смахнула слезу. Остановилась на крыльце. По белой косе, тяжело ступая, как отец, уходил в лес сын.
Повзрослел Саша, меньше стал расспрашивать об отце, боится разбередить в сердце матери незажившую рану. Характер у него, как у Бориса, ласковый, но упрямый. Задумал разыскивать вещи отца, засыпанные взрывом на Донце в первый день войны. Все выпытывал подробности, место определял. Плохо помнит Галина Аркадьевна рассказ Бориса об этом, столько пришлось пережить за время войны. Мирные дни позабылись, стерлись в памяти. Отговаривала — боязно отпустить от себя, Саше только пятнадцать лет. А видела — Саша готовится в путь. С другом все решили, лодку смастерили сами. И ведь уговорили старика-соседа — помог он им, всей работой руководил. Теперь Саша просит купить ружье. И ничего не сделаешь — сын вырос.
Галина Аркадьевна повернулась, хотела идти в дом. В калитку шумно влетел вихрастый, невысокий паренек. Улыбаясь, кинулся бегом к крыльцу.
— Здравствуйте! Санек где?
— Здравствуй, Коля, — улыбнулась Галина Аркадьевна. — Чего ты так запыхался, убегал от кого что ли?
— Новость есть! — Коля посмотрел за реку, увидел свою лодку на косе и исчез в саду.
— Коля! Коля! — попыталась остановить его Галина Аркадьевна и, заметив, что тот побежал еще быстрее, закричала: — Какая новость?
— Переметы достал! — прокричал в ответ Коля, стягивая с себя рубашку. — Будем теперь с рыбой! — Он запрыгал на одной ноге, освобождаясь от брюк. Потом обернулся к дому и воскликнув: — Теперь только ружье и в путь! — бултыхнулся в воду. Но тотчас вынырнул, ухнув несколько раз от удовольствия. — Сейчас приедем! — И поплыл на левый берег.
— Дождешься вас теперь, — усмехнулась Галина Аркадьевна. — Опять будете до полдня планировать путешествие.
Галина Аркадьевна вошла в дом.
Жаркое июльское солнце поднялось в небосводе и поплыло в белесой высоте, щедро осыпая землю лучами. Река заблестела, заискрилась, из темной стала серебристой, лес потерял полутени и зеленой стеной потянулся вдоль берегов. По улицам заспешили горожане. Раскрылись двери магазинов, на колхозном рынке раздались крики гусей. Где-то на окраине городка басовито звал на работу заводской гудок. На лесах около закопченных стен лаборатории научного института, в котором когда-то работал Тропинин, каменщики в белых фартуках приняли от крановщика первую партию кирпича. Рядом на крыше жилого дома появился маляр и размашисто замахал кистью. Солнечные лучи, будто обрадовавшись светлым краскам позади маляра, побежали по ним, и краски заискрились ярко, до рези в глазах.
Около домика с большой стеклянной верандой остановился высокий, давно начавший седеть мужчина. Он быстро окинул взглядом дом, распахнутые окна с занавесками, закрывающими их изнутри, мельком взглянул на колючие листья пышно разросшегося на подоконниках столетника. Видимо, ему не терпелось увидеть кого-нибудь из жильцов. Никого не увидев, он решительно толкнул калитку и, осматривая подворье, направился к дому.
Заметив постороннего человека во дворе, Галина Аркадьевна поправила белый передник и вышла на крыльцо.
— Простите, пожалуйста, — взволнованно заговорил незнакомец, — здесь живут Тропинины?
— Да, — утвердительно склоняя голову, ответила Галина Аркадьевна.
— Вы меня извините... Понимаете, тут такое дело, что я даже не знаю, как и сказать о нем.
— Что же мы стоим, заходите в комнату! — словно испугавшись чего-то, пригласила Галина Аркадьевна.
— Вы понимаете, может, мне надо не к вам, — незнакомец быстро достал что-то из кармана. — Это не ваша? — он протянул Галине Аркадьевне зеленую записную книжку.
Она осторожно взяла книжку и, волнуясь, быстро раскрыла.
— Борис?! — воскликнула она и сделала шаг к незнакомцу. — Он жив?.. Где он?.. — прошептала Галина Аркадьевна и потеряла сознание...
Галина Аркадьевна пришла в себя уже в комнате на диване. Облокотившись на подоконник, в комнате стоял незнакомый мужчина. Услышав тяжелый вздох женщины, он выпрямился, сделал к ней шаг и остановился.
— Простите, я не предполагал, что записная книжка принадлежит вашему мужу. Простите, пожалуйста.
Галина Аркадьевна поднялась, села.
— Дайте мне ее, — попросила она. — Расскажите.
— В 1944 году я отобрал ее у пленного фашиста. От него же я узнал, что он вынул книжку из кармана русского солдата. Здесь, в вашем городке.
Галина Аркадьевна подняла взгляд, в котором была просьба говорить всю правду.
— Простите, разрешите узнать ваше имя?
— Галина.
— Отчество?
— Галина Аркадьевна...
— Я не хочу отнимать у вас, Галина Аркадьевна, последних надежд, но долг солдата не разрешает скрывать. — Он шагнул к ней, склонил голову, и глухо произнес: — Фашист сказал, что он вынул книжку из кармана... мертвого! — И торопливо закончил: — Я бы не поверил ему, но пуля вот... сперва пробила книжку, а потом...
— Да, его расстреляли, — прошептала Галина Аркадьевна.
— Расстреляли? — быстро повторил мужчина. — Тогда, значит, мне попался эсэсовец! Видимо, после расстрела он вытащил книжку? Не знал я этого тогда, шлепнул бы гада на месте... Могло быть, могло, — устало вздохнул он и огляделся, на чем бы сесть.
— Извините меня, пожалуйста, я так растерялась, что разговариваю с вами, не спросив вашего имени, — Галина Аркадьевна глубоко вздохнула и, перехватив взгляд незнакомца, тихо сказала: — Да вы садитесь, садитесь!
— Я Горчаков Георгий Игнатьевич, — отрекомендовался незнакомец.
— Садитесь, прошу вас. Расскажите, как вы нашли нас?
Горчаков сел на диван, склонил голову и, словно вспоминая давние события, заговорил:
— В 1943 году наш полк форсировал Донец недалеко от вашего городка... Мне очень понравились эти места. — Он поднял взгляд на Галину Аркадьевну. — Здесь так хорошо летом — лес, река... Сам я охотник,
