койку и перестал обращать внимание на Винера.
Курт понял, что русский догадался, почему он оказался в одной камере с ним. Первой его мыслью было немедленно подбежать к двери и попросить, чтобы его выпустили. Ведь такому русскому, как этот, ничего не стоило задушить его. Сколько он погубил людей! Разве он посчитается с Куртом? Он так бы и сделал, но не мог встать. Тогда Винер быстро обернулся к Тропинину. Тот сидел не шевелясь и явно делал вид, что не замечает его. «Выключают ли здесь свет? — тревожно подумал Винер. — Тогда мне не дожить до утра». С трудом поднявшись, он, придерживаясь за стену, добрался до своей койки и повалился на нее. Лежал, настороженно наблюдая за русским.
Тропинин встал и начал ходить по камере. Курт насторожился, повернулся так, чтобы было удобно вскочить в случае опасности.
«Надо прожить жизнь так, — шептал русский в такт своим размеренным шагам, — чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые дни...»
«Заговаривается?» — с испугом подумал Курт и привстал на койке.
Тропинин вслух читал книгу о жизни Павла Корчагина. Чтением вслух спасался Борис Антонович от одиночества. Вновь переживая за людей, боровшихся с врагами, он из книг черпал силы для своей борьбы. Он вспомнил Овода, декабристов, Чернышевского, Димитрова... Когда-то он читал много книг и, оставшись один, он восстанавливал в памяти прочитанное до малейших подробностей. Происшествие с переводчиком нарушило установленный им режим.
Винер внимательно прислушался. Связная речь русского успокоила его. Какая-то новая, сильная правда помимо его воли овладевала им. Он потянулся к русскому.
Тропинин, наблюдавший за ним, заметив, что немец ждет продолжения, решил отступить от своего режима. Он походил еще час, потом разделся и стал заниматься гимнастикой.
Курт разглядел на кистях рук русского следы от наручников, а на ногах зажившие раны от кандалов.
«Откуда они у него? — подумал Винер и опять забеспокоился, глядя на упругие мускулы русского. — Такой навалится — не жди пощады». Он встал, прошелся по камере.
Тропинин намочил тряпку в кружке, растер тело и лег. Вскоре он спокойно спал.
Курт долго сидел на койке, ожидая, что русский вскочит и нападет на него. Наконец, измученный страшной усталостью, он забылся тяжелым, чутким к каждому шороху сном. Приглушенные шаги надзирателя, подходившего к волчку, чтобы понаблюдать за арестованными, будили его, он вскакивал, испуганными глазами водил по сторонам, готовый позвать на помощь. Тропинин спал.
Утром Курт проснулся с тяжелой головной болью. Русский занимался гимнастикой, потом около получаса молча ходил по камере. Он вел себя так, будто находился в камере один — Курт для него не существовал. После «прогулки», так определил Винер это молчаливое хождение русского, тот сел к прикованному к стене металлическому столику и, склонившись над ним, принялся что-то чертить на нем. Лицо Тропинина было сосредоточенным. Временами он, забываясь и, видимо, ясно видя что-то перед собой, недовольно ворошил рукой седые волосы, иногда улыбался, словно радуясь успеху.
После скудного завтрака Тропинин снова «прогуливался» — расхаживал по камере. На вопросы Курта не отвечал, даже не поворачивал в его сторону головы.
Вечером Борис Антонович снова по памяти читал отрывки из книги Николая Островского.
Винер с широко раскрытыми глазами слушал повесть о суровой правде русских. Он беспокойно ерзал на койке, но уже не боялся нападения русского, его волновали другие мысли. Ворочая их в мозгу, как тяжелые глыбы, он раздумывал над своей жизнью.
Сын рабочего, погибшего во время фашистского путча, он не пользовался доверием у гитлеровских правителей. До войны ему жилось трудно, поэтому он недолго думал, когда зимой 1941 года немецкие армии покатились назад — Винер бросил оружие и сдался в плен к русским. Курт вспомнил свое пребывание в России, и ему становилось стыдно за свои измышления о насилиях над ним в плену. Причиной этому — желание получить работу. Как поступил бы этот русский? Винер всматривался в Тропинина. На что он надеется? Кто поможет ему, если о нем никто не знает на воле? Почему он был закован в кандалы?
Было столько неясных мыслей, что сон не шел к Курту.
А как бы поступил русский на его месте?.. Где он рос, кто его отец, мать? Не ответит ему русский, не верит он Курту. Почему? Ведь он тоже хочет, чтобы восторжествовала правда... Мучил Тропинин людей, а признаваться не хочет. Вот он, Курт Винер, и решил добиться его наказания.
Курт тяжело приподнялся на койке.
Разве пошел бы он на то, чтобы быть здесь, если бы не боялся потерять работу?.. Нет. Конечно, нет! Он работал бы слесарем, исправлял водопроводы, налаживал в ванных отопление, заменял краны... А что сделают с ним, если он не выполнит поручения?
Винеру стало страшно.
Русские, не имея куска хлеба, отказывались идти на работу к немцам. Тропинин никогда не заговорит с ним, и тогда... Курт Винер вспомнил, как исчез переводчик из лагеря для перемещенных, и его жена до сих пор не знает, где он, что с ним случилось. А может быть и он, как Курт, был послан?..
На следующий день Винер несколько раз пытался заговорить с Тропининым. Попытки оказались неудачными. Вечером Курта утащили охранники, а через час его снова втолкнули в камеру — избитого, окровавленного. Закусив губу, он поднялся, сам дошел до койки, привел себя в порядок.
Два дня Курт не задавал Тропинину никаких вопросов. Он молчал. Тяжелая складка, залегшая у переносицы, с каждым днем становилась резче, глубже. Голова трещала от массы вопросов, на которые Курт не мог себе дать ответ.
За эти дни Тропинина несколько раз водили на допрос.
— Я требую передачи меня Советскому Командованию, — неизменно отвечал Борис Антонович. — Больше ни на какие вопросы отвечать не буду!
Как-то ночью, когда Тропинин разделся, чтобы заняться гимнастикой, Курт подошел к нему и, волнуясь, показал на запястья:
— Это в Майданеке?
Тропинин повернулся к нему. Это уже был не тот человек, за которым он наблюдал первые дни. В глазах немца исчезла злоба, недоверие, в них был только испуг за какую-то непоправимую ошибку.
— Да, — коротко ответил Тропинин и добавил: — Сперва в Освенциме, а потом в Майданеке.
— А это? — указал он на шрамы на руках.
— В Освенциме.
Курт Винер резко отошел, лег на койку и отвернулся к стенке. Потом повернул голову, спросил:
— Долго... они вас... мучили?
— До сих пор, — Тропинин быстро накинул на плечи тюремную полосатую куртку, подошел к Винеру. — Расскажите о себе, — попросил он, — только как можно тише.
Курт, волнуясь, спеша и поэтому сбиваясь, рассказал об отце, своей довоенной работе, о погибшем брате, о плене в России, потом о службе в бюро...
Крузе внимательно слушал Винера. И с каждым словом немца у него улучшалось настроение. Русский заговорил! Было чего улыбаться.
— По словам русского, — рассказывал Винер, глядя на улыбающегося Крузе, — металл, из которого можно добыть синий луч, есть в Германии. Фашисты привозили ему кусок породы с вкраплениями металла.
— Как называет он металл?
— «Санитом» — в честь сына, а какое название ему дали в России, он не знает, — Курт наклонился, прошептал: — Господин Крузе, я не могу быть с ним... Я боюсь его! Пошлите кого-нибудь другого!
— Нет, нет, Винер, — улыбался Крузе. — Вы должны довести дело до конца. Он поверил вам, действуйте осторожно. Что говорил он еще?
— Я вас прошу, — прижал руки к груди Винер. — Я так соскучился по семье.
— Хорошо. Свидание с семьей мы вам устроим. Где предполагает Тропинин наличие металла в Германии?
— Фашисты привозили его из Верхней Силезии... — прошептал Винер. — Он сказал тогда, что это не
