Он соскочил с коня, велел сесть мне на землю.
— Куда угодило?
— Ниже колена, — указал я на левую ногу.
Он взялся за сапог, уперся в мою здоровую ногу.
— Зажмурь крепче глаза, а то из них сейчас брызнут фонтаны. — И сдернул сапог.
Из глаз моих брызнули не фонтаны, а оранжевые искры, я еле сдержался, чтобы не крикнуть. Огородников осмотрел рану, освещая спичкой, затем достал из вещмешка чистую тряпку и перебинтовал.
— Икру пробило, — пояснил он. — Рана пустячная, но йодику бы надо.
— Ладно уж, — обрадовался я, — как-нибудь до Такши дотянем, а там найдем все, что полагается. Щеку бы еще замотать, а то саднит.
Он посветил спичкой.
— Да-а, подпакостили тебе обличье, но ничего, не расстраивайся, меньше говори и не улыбайся, без замотки затянет.
Мне поймали лошадь убитого бандита. Конь оказался справный, упитанный, резвый. Верстах в трех от Такши отряд свернул вправо, на Бамовскую елань. Мы же с Огородниковым поехали в село, чтобы встретиться там с Тасей, уточнить обстановку и уже к рассвету быть у логова. Огородников вернется к отряду, где возьмет под командование часть людей и двинется к бандитам со стороны устья Елкинды.
Но в Такше меня ждало разочарование: Тася дома не была уже целые сутки.
— Ушла на Ундургу собирать свои каменья и все-то нету, — виновато пояснил дед Мироныч. — Евлампий вон ездил, шукал ее, но без толку.
Дед Евлампий, сидевший в углу на лавке, зачмокал губами, горестно сказал:
— Не попала ли в лапы к бандюгам? Не браво тогда получится, японский бог.
— Ты что, деда, говоришь?! — вдруг обозлился я. — Рано еще панихиду по ней справлять!
— Так-то оно, поди, верно, но...
— Ладно тебе, Евлампий, чепуху молоть, — перебил его Мироныч, — брось причитать, не береди парню душу!
Дед Евлампий почмокал губами, намереваясь что-то сказать, но, видно, передумал, махнул рукой и полез за кисетом.
— А тебя кто разукрасил? — спросил дед Мироныч, оглядывая меня.
— Кому тут больше разукрашивать... — ответил за меня Огородников.
Старик пытливо посмотрел на нас и спросил:
— Когда же вы их кончите?
— Сегодня, — уверенно ответил Огородников.
— Дай бог, дай бог, — покачал седой головой дед.
НА УЛИЦЕ брезжил рассвет, когда Огородников умчался к отряду. Мне нельзя было с ним ехать: разболелась нога и воспалилась рана на лице. Надо было обработать ее и перебинтовать. Я спросил у деда бинт и йод.
— Нету, паря, ничего ентого, — сказал он. — А есть у меня такая штука, способная заращивать кости. — Он поднялся и, шаркая ногами, ушел в свою комнату.
Дед Евлампий сидел у печки на корточках и, уставившись в одну точку, молча курил трубку, пуская дым в открытую дверцу. Видать, обиделся старик, раз молчит. Но и мне было не до разговоров: я был сильно расстроен из-за отсутствия Таси, да еще эта боль в ноге. Вскоре Мироныч вернулся с жестяной баночкой, обмотанной тряпкой. Он размотал мою рану, оторвал две небольшие тряпочки и густо намазал каким-то смолянистым, пахучим веществом.
— Что это, дед? — поинтересовался я.
Дед не сразу ответил: он повертел баночку перед глазами, словно что-то на ней выискивал, понюхал ее и бережно поставил на лавку.
— Это, паря, скальные слезы, а по ученому зовут ее мумией. У нас она только под Курулей бывает, но доставать ее шибко рисково; хорошая это штука — все одно зверь языком зализывает, вот почуешь.
И он приложил тряпочку к входному и выходному отверстиям, затем крепко перевязал. Намазал рану и на лице.
Попив наскоро чаю, я засобирался: сидеть и распивать чаи со стариками, когда люди громят банду, я никак не мог, — да и Тасю надо было выручать.
— Ты куда это, паря, загоношился-то? — спросил Мироны
— Надо мне туда, со всеми я должен быть...
— Куда ты подстреленный-то потащишься? Не рискуй зря, — уговаривал он.
Дед Евлампий вдруг резко поднялся и одним духом выпалил:
— Ладно, не перечь ему. Я заодно с ним соберусь! Чаво он тут будет отсиживаться? Японский бог!
Дед Мироныч укоризненно покачал головой.
— Ну и вояки: старый да хромой. Хоша и хорохоритесь, а зараз как рябков перешшолкают... Не встревали бы...
— Ничего, кум Мироныч, — уже весело сказал дед Евлампий, — мы ишшо гожи, а старого волка зараз не проведешь...
— Ну бог с вами, — махнул рукой Мироныч.
Над крутыми черными сопками появилась узкая бледно-голубая полоска: с каждой минутой небо на востоке становилось светлее. Где-то на окраине села наперебой кричали петухи, в пойме Елкинды затрещали чечетки, в болоте пропищал кулик. Я отвязал от коновязи бандитского коня и подвел к телеге, где дед Евлампий запрягал своего «битюга».
— Чей это конь? — спросил он.
— Отняли у бандитов.
— А кобылка, Маруська моя, где?
— Нету, убили ее, возьми теперь этого.
Дед ничего не сказал, только тяжело вздохнул. Когда мы выехали за околицу, он раскурил трубку и тихо сказал:
— Знать, нетути теперича Маруськи... Ладная была кобыленка.
Я понял, что он тяжело переживает утрату лошади.
На перекрестке с Царским трактом мы остановились. Дед обернулся ко мне и сказал:
— Сдается мне, Федя, нам надо влево.
— Почему влево?
— На место не поспеем, ваши хлопцы опередят. Лучше направиться к Чертову мосту и там покараулить. Всех-то не накроют, а ентих, кто ускользнет, мы тут встретим. Они никак не минуют ентого моста. Не зря, паря, лихие люди раньше тут караулили.
Я подумал и согласился. Правильно говорил дед: мы с ним можем сыграть неплохую роль. Ведь действительно, если кто из бандитов сумеет вырваться, то обязательно поскачет мимо Чертова моста, а мы тут как тут...
У моста мы свернули, заехали в кусты ивняка и привязали там лошадей. Дед помог мне доковылять и принес наше небогатое вооружение: трехлинейку с десятком патронов, которую я взял в отряде, и дедовскую берданку. Мы устроились за выступающим срубом моста — обзор отсюда был хорош во все стороны. При необходимости можно было залезть под настил и подпустить бандитов вплотную. Ждать нам пришлось недолго: в той стороне, где небо прояснилось, за темными сопками вдруг раздались глухие выстрелы.
— Начали! — радостно сказал я. — Так их, гадов!
Дед спокойно развернул кисет, набил табаком трубку и закурил.
Я укоризненно посмотрел на него: ведь увидят дым-то.
— Не пужайся, паря, успею высосать трубку, пока они заявятся, — успокоил он меня.
Стрельба продолжалась. На душе стало беспокойно — я переживал за Тасю. И только сейчас я с ужасом вспомнил, что не подсказал Огородникову, чтобы он предупредил бойцов о девушке. Ведь не зная,
