него правды, она тут же забыла о своем обещании отнестись ко всему терпимо и тут же закатила грандиозный скандал. Он не собирался второй раз наступать на одни и те же грабли.
– Я же сказал – нет, – произнес он вставая. – Давай не будем говорить о Софи.
Позже в тот вечер зазвонил мобильник Мэтью, и он перешел в другую комнату, чтобы не мешать Хелен смотреть телевизор. Он вернулся слегка встревоженным.
– Это была Луиза. Джейсон бросил ее и переехал к другой женщине. Очевидно, он собирался это сделать еще до Рождества.
– Ну и семейка у тебя!
– Луиза хочет знать, не может ли она приехать и побыть тут пару дней, пока он не перевезет свои вещи.
– Нет, Мэтью, нет. Эта квартира слишком мала для нас двоих, а тут еще твоя сестрица.
– И ребенок.
– И ребенок. Господи Иисусе. Позвони ей и скажи, что мы страшно сожалеем, но нет. Мне действительно очень жаль ее, в самом деле, но ей стоит поехать побыть с Амандой или еще с кем- нибудь.
– Я уже пригласил ее. Она едет, будет здесь в течение часа.
– Черт побери, Мэтью. Я хотела сказать… черт побери. Это моя квартира. Ты не имеешь права без моего ведома приглашать сюда посторонних!
– Спасибо за то, что напомнила мне, что это – не мой дом. Но, раз уж на то пошло, ради тебя я бросил жену, детей и собственный прекрасный дом, а Луиза – не посторонняя, а моя сестра, и сейчас ей очень плохо.
– Ах, так! Значит, я еще и виновата! Как ты мог пригласить ее, не посоветовавшись со мной?!
Они орали друг на друга примерно час, потом утихомирились и постелили гостям на диване. Хелен никогда раньше не имела дела с маленькими детьми; она хотела было спросить Мэтью, что нужно для сна двухлетнему малышу – но это означало заговорить с ним, так что она не побеспокоилась это сделать. В девять вечера зазвонил дверной звонок, и они впустили женщину в слезах, которая несла на руках плачущего ребенка. Хелен не думала, что когда-нибудь видела так много соплей и слез. Нос Луизы – торчащий вперед и в лучшие времена – покраснел и лоснился; тусклые кудряшки мышиного цвета прилипли к черепу. Хелен знала, что сестра Мэтью на несколько лет младше его – поздний ребенок, появившийся на свет, когда их папаша вернулся в семью после временного проживания у секретарши. Значит, сейчас Луизе где-то лет сорок шесть. Просто Луиза была того сорта женщиной, возраст которых определить невозможно. И одета она была совершенно заурядно – клетчатый шарфик, перчатки, туфли и сумочка в тон. Ребенка – на нем было платье, так что это, должно быть, была девочка, в противном случае Хелен пришла бы в замешательство – поставили на пол, и она тут же принялась бродить по квартире, хватая вещи Хелен перемазанными бог знает, чем пальчиками.
Пока Луиза рыдала на плече у Мэтью и, всхлипывая, рассказывала ему, что произошло, Хелен достала вино. Луиза как будто не замечала ее; только, войдя в квартиру, окинула ее цепким взглядом. Теперь она была так погружена в собственные несчастья, что игнорировала попытки малышки поджарить себя заживо – та сунула пальчики в розетку. Хелен пришлось вмешаться:
– Мм… вы разрешаете ей так поступать? Луиза бегло взглянула на ребенка:
– Джемайма! Джемайма? Ну и Имечко!
Разумеется, двухлетняя Джемайма не обратила на оклик матери никакого внимания, и Луиза снова захныкала. Поэтому Хелен пришлось самой отвлекать внимание ребенка от телевизора. Она осторожно приподняла девочку и усадила на диван рядом с матерью. «Ничего, – подумала она, – как-нибудь справлюсь».
– Я иду спать, – заявила она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Луиза, я постелила вам на диване. Боюсь, Джемайме придется спать с вами. Располагайтесь. Мэтью вам все покажет.
Луиза даже не перестала плакать.
– Ну, хорошо, спокойной ночи. – Хелен удалилась из комнаты.
Между тем, как Мэтью отодвинул стул, чтобы в полночь добраться до кровати, и тем, как Луиза поднялась в шесть часов, чтобы сделать чай, Джемайма все время плакала. Хелен удалось поспать три часа, так что она была не в лучшем настроении, когда вышла на кухню и обнаружила за столом Луизу, которая кормила Джемайму.
– Доброе утро. – Она постаралась поздороваться как можно язвительнее, что было для нее непривычно.
Луиза мрачно воззрилась на нее из-под опухших век.
– Вот что вы наделали! Только этого не хватало!
– Простите, не расслышала…
– Вы – по другую сторону, и вам не понять, как чувствует себя женщина, когда ее муж уходит к другой, оставляя ее одну с детьми. Не слишком приятно, не правда ли?
Почему вся семья Мэтью разговаривает так, словно сценарий для них писала Барбара Картленд?
– Напоминаю: Софи бросил Мэтью, а не я.
– Но если бы женщин вроде вас не было на свете, мужчины не испытывали бы искушения.
– Что вы конкретно имеете в виду, говоря о «женщинах вроде меня»? – Хелен так и подмывало врезать Луизе прямо между ее красными свинячьими глазками.
– Вы и вам подобные полагаете, что брак ничего не значит, считаете, будто ваше удовольствие значит больше, чем долгие годы преданности, вам все равно, что дети растут без отца, у вас нет своего мужчины!
– Ну, спасибо за краткую и чрезвычайно точную оценку моего характера. Только одно – вам когда- нибудь приходило в голову, что некоторые женщины сами прогоняют своих мужей? Толкают их в объятия других, потому что они стервы, которые постоянно ноют и достают их до смерти? Самодовольные ханжи, которые считают, будто они всегда правы!
Не дожидаясь ответа, Хелен метнулась к парадной двери и ушла на работу. С Мэтью она даже не попрощалась. Она знала: если Луиза ей хоть слово еще скажет, она за себя не отвечает. Потом, когда она успокоится, ей станет стыдно – но ведь Луиза начала первой, черт возьми!
Джефф Суини, или муж Хелен из бухгалтерии, заметил, что жена надевает на работу не всегдашний темно-синий пиджак, а новый топик в обтяжку. К тридцати четырем годам она выработала стиль, который отлично подходил ее возрасту. Юбки до колена с колготками – летом цвета загара, синие зимой – и туфли на низком каблуке. Любимый пиджак от «Маркса и Спенсера» уже чуть-чуть залоснился от частой носки; под него она надевала одну из многочисленных блузок на пуговицах. Еще она носила на шее кулон с надписью «Хелен» на тонкой цепочке, а на руку надевала браслет. Цепочка была коротковата; когда Хелен разговаривала, кулончик лежал в ложбинке между грудями и слегка подпрыгивал. Свои мягкие, послушные волосы Хелен коротко стригла и все равно вечно выглядела настоящей растрепой – в теплую погоду, во влажную погоду или когда сильно переживала. Она не догадывалась закрепить прическу лаком сильной фиксации. Для образа продавщицы ей не хватало только беджика с именем.
Личиком Хелен из бухгалтерии напоминала маленькую, робкую землеройку. Она не была ни хорошенькой, ни страшной – такое, как у нее, лицо совершенно заурядно и мгновенно забывается. Будь у нее, например, большой нос или выступающий вперед подбородок, она бы приобрела хоть какую-то самобытность. Но она была из тех, кого не запоминаешь. Голосок у нее постоянно срывался; она часто мямлила и запиналась. Ее собеседникам все время хотелось поторопить ее; за нее часто договаривали конец фразы, так что она зачастую обнаруживала затруднения в беседе и потому становилась все более замкнутой и необщительной.
– У нас на работе все так ходят, – сказала она Джеффу, и он был рад, что, в конце концов, она, кажется, завела себе новых подружек.
Он поцеловал ее на прощание, когда она садилась в машину.
– Люблю тебя, куколка, – сказал он.
– И я тебя. – Хелен из бухгалтерии махнула мужу рукой, трогаясь с места.
– Посмотри на нее. Что, черт побери, она на себя нацепила? – Энни рассмеялась, увидев Хелен из бухгалтерии сквозь стеклянное окно офиса. – Знаешь, она фактически призналась нам во всем вчера за
