— Вы знакомы? — спросил Плетнев у обоих.
— На КУОС[5] е вместе были, — ответил Архипов. — Возьми стакан. Товарищ, ну-ка позвольте!
Он оттеснил в сторону какого-то юношу и выдернул картонный стакан. Плетнев с изумлением увидел, как — не врал Голубков! — на его место упал другой.
— Понимаешь, — продолжал Архипов начатую прежде речь. — Смотрю я на эту сучку и понимаю, что она кого угодно вокруг пальца обведет! Швед косится на меня, ухмыляется, по-своему лопочет, она по- шведски же и отвечает! Он здоровый такой бычара, высокий, блондин… она и так на него глянет, и этак… и по всему видно — из нее уже давно сок потек!.. Никакого достоинства! Вот позволь ей только — да она прямо тут же ноги перед иностранцем раздвинет! И выболтает все что знает!.. Короче говоря, ни хера не понимаю, только отдельные слова ловлю… пока вроде ничего опасного, но чую нутром — вот сейчас, сейчас уже сговариваться начнут!..
Он с отвращением вылил в рот остатки напитка:
— Вещь!.. Чего ждешь? Ставь стакан! Товарищ, ну-ка позвольте!
И отодвинул от автомата длинноволосого и одновременно лысого человека с надписью «Make love!» на обвисшей майке.
Плетнев подставил стакан. Зубов нажал кнопку.
Ш-ш-ш-шу!
— Чую — сговорятся! И пойдут прахом все мои усилия по обеспечению безопасности!.. Ну, я ее тогда р-р-раз! — за руку! Гражданка, говорю, ну-ка пройдемте! Что?! Куда?! А вот туда! Туда-сюда, иди сюда!.. В штаб! А через пятнадцать минут ее пинком отсюда — р-р-раз! Потом еще письмо в Университет накатают, что замечена в поведении, противоречащем высокому званию советского человека… вышибут ее оттуда к едрене-фене, и поделом!.. сучка такая!..
Легонько икнув, Архипов снова шагнул к водопойному механизму. За ним и Зубов. Оба они сильно потели. Плетнев присмотрелся. Белые рубашки на их спинах и боках принимали явно оранжевый оттенок…
— Ну? — нетерпеливо спросил Голубков.
Плетнев допил, облизал губы…
— Класс! Ну просто чистой воды апельсин!..
Наконец все это кончилось. В последний день Симонов выбил премиальные комплекты — три пачки американских сигарет «мультифильтр» в пластиковых пачках и несколько упаковок диковинной финской еды: кусочки колбасы в пластике, наперстки со сливками, игрушечные жестянки с паштетом…
Сигареты Плетнев отдал Голубкову. Голубков был в восторге.
Улетали ночью.
Шел дождь. Военный аэродром «Чкаловский» туманно мерцал синими огнями, и почему-то казалось, что не самолеты с него должны взлетать, а сам он вот-вот начнет, немного кренясь, подниматься к низким тучам, молочно освещенным отблесками прожекторов…
Поеживаясь, вереницей поднялись по трапу.
С последней ступени Плетнев оглянулся.
А потом тоже нырнул в люк.
Птицы небесные
«…Нет, Парфен Дормидонтович! — трескучей пулеметной очередью отстучал Бронников. — Партком не позволит вам топтать ростки нового!..»
Он замер с поднятыми над клавиатурой руками и прислушался.
Точно!.. Звонок повторился.
Бронников поспешно вышел в коридор, включил свет в прихожей и отпер дверь.
— Здрасте, — сказал чернявый малый в кепке, рабочей тужурке, с черным чемоданчиком в руке. — Двадцать шестая квартира?
— Двадцать шестая, — подтвердил Бронников. — Там же написано.
— Не верь глазам своим, — наставил чернявый. — Распишитесь.
И протянул какую-то бумажку.
— Что это? — опасливо спросил Бронников, убирая руки за спину.
— На телефон подавали заявление? Так расписывайтесь!
— Ах, вот в чем дело! — обрадованно и недоверчиво сказал Бронников. — Неужели?..
Не прошло и получаса, как мастер ловко провел от коробки на лестничной клетке розово-желтый проводок, в котором таинственно просвечивали металлические жилки, и повесил новый черный аппарат на стену в коридоре. Тут же набрал номер, буркнул кому-то, что в двадцать шестой поставлен, выложил на столик телефонную книжку, бестрепетно принял предложенный трояк, кивнул и удалился.
Закрыв дверь, Бронников тут же подошел к телефону, поднял трубку и послушал. Гудит! Руки чесались кому-нибудь позвонить. Набрал Никитин номер… никого. Прошел на кухню, постоял у плиты, размышляя, не поставить ли чайник. Снова вернулся к аппарату. Опять послушал — гудит!
В последнее время жизнь вообще складывалась довольно симпатично. Неделю назад соседка Алевтина Петровна уехала к племянницам в Ярославль — у обеих были дети, обе работали и просили ее пожить там, чтобы приглядеть за ребятней. Надо думать, уехала надолго… Уже неделю Бронников блаженствовал, то и дело бессознательно отмечая, что он в квартире один — один! — и нет у него никаких соседей — пусть даже и таких тихих и милых, как Алевтина Петровна… Никого — хоть на голове ходи! Царь царем, сам себе хозяин!.. А тут вдобавок — бац! как с куста! — телефон!..
Он еще не успел допережить свою радость, как вздрогнул от пронзительного железного дребезга — аппарат зазвонил!
Несколько секунд Бронников смотрел на него в растерянности, потом заполошно схватился.
— Алло! Алло! Да!..
— Будьте добры Германа Алексеевича, — сказал мелодичный женский голос.
В первое мгновение он не оценил все невероятие происходящего, поэтому только обыденно удивился:
— Германа Алексеевича? Это я… я слушаю.
— Герман Алексеевич, вы к трем часам сможете приехать?
— Куда приехать? — спросил Бронников.
— В Союз писателей, — пояснила женщина. — У Василия Дмитрича к вам какие-то вопросы.
— У Василия Дмитрича? А кто это?
— Это Кувшинников, секретарь Союза, — сухо пояснила женщина. — Хорошо вам знакомый. Так приедете?
— Ах да, Кувшинников!.. К трем? — тупо переспросил Бронников. — Хорошо, да… я приеду.
— Спасибо.
— Подождите! — закричал Бронников. — А откуда у вас телефон?
— Какой телефон?
— Этот телефон, по которому звоните! Ну номер, номер! Номер у вас откуда?
— Василий Дмитрич дал, — сказала она. — До свидания.
Бронников услышал короткие гудки, постоял некоторое время с трубкой в руке, потом положил ее на аппарат и прошел в свою комнату.
Тихий дождь слезился по стеклу, было сумрачно, горела лампа, и в двойных стеклах окна отражались два Бронникова, чуть смещенные друг относительно друга.
Классе в шестом черт дернул его однажды слизнуть с учительского стола забытую самописку, и, когда Валентин Яковлевич, учитель литературы, за ней вернулся, Бронников шире всех разводил руками и громче всех повторял: «Ну ничего не понимаю! Куда она могла деться?..» Через минуту Валентин Яковлевич
