внимания.
– Галина, не могли бы вы выйти? – сдавленно попросила Катя.
Но Галочка продолжала с энтузиазмом рыться в шкафу и даже головы не повернула.
– Галина!!! Вы меня слышали?! Немедленно вон из кухни!
– Катя… – Олег начал было ее успокаивать, но осекся под ее взглядом.
– Что «Катя»?! Такое впечатление, что вы все заодно! Ты что, не понимаешь, что она уже давно чувствует себя здесь хозяйкой! Олег, она роется в моих шкафах!!!
– Ты ошибаешься…
– Тебе-то откуда знать?! – Голос ее задрожал.
И тут Галина обернулась – ее лицо было белее Катиной свеженакрахмаленной скатерти; она вполне могла бы сыграть средневековую японку, и ей даже не понадобилось бы специального грима. Катя отшатнулась испуганно – только в этот момент она поняла, что Галина на самом деле не такая уж старая и страшная, как ей показалось в самом начале. У домработницы были совершенно сумасшедшие глаза – яркие, темные, как две перезрелые сливы, с длинными, словно у породистой лошади, ресницами. Гнев сделал из нее почти красавицу.
– Да, роюсь! – с вызовом ответила она. – И что?
Она держалась с таким достоинством, что в первый момент Катя даже не нашлась что ответить.
– Я роюсь в ваших шкафах, потому что я ничуть не хуже вас, даже наоборот, – усмехнувшись, продолжила Галочка. – Хотите, покажу кое-что?
– Не надо, – ответил за Катю Олег.
– Не на-адо? А я все-таки покажу!
Галина задорно рассмеялась и высоко задрала юбку своего неказистого трикотажного платья. Катя отметила, что у Галочки хорошие ноги – неполные, довольно длинные и приятно смуглые. Но главное, под безликим форменным платьем было надето роскошное шелковое белье. Такое впору носить не ширококостной Галочке, а дорогой парижской кокотке!
– Но это… Это же мое белье! – удивленно воскликнула Катя. – Я его в прошлом году покупала! В магазине «Дикая орхидея»!
– И что из этого? – нагло усмехнулась Галина. – На мне оно сидит, согласитесь, лучше. Вы плоская, как армянский лаваш, а я аппетитная, как румяная булочка.
– Олег, что ты смотришь? – Катя задохнулась. Она вообще была не из тех, кто мог, что называется, дать отпор. Изящно нахамить зарвавшемуся нахалу или светски его проигнорировать.
– Галина, думаю, что вам лучше сейчас уйти, – неуверенно предложил Олег. – А белье это вам, наверное, лучше снять. И оставить здесь. Это ведь правда Катенькино белье.
– Да не нужно мне белье, главное, чтобы я ее больше здесь не видела, – взмолилась Катя. – Все равно я уже никогда не надену этот комплект после этой… Этой туши! Не могу больше видеть ее перед собою! И выслушивать очередные бредни о ее дегенеративном сыночке!
Галочка фыркнула и, опустив юбку, нагло улыбнулась Кате, однако глаза ее оставались холодными и темными. Перед тем как уйти, она подошла к столу и, наклонившись так низко, что Катя почувствовала исходящий от нее запах дешевых сигарет, сказала:
– Я-то уйду. Но ты еще поплачешь, сука. И в самое ближайшее время. Это я тебе гарантирую.
… – Шура?
– Да, папа.
– Как она?
– Кто?
– Ты знаешь кто. Катя.
– Хорошо. Как обычно.
– Ты уверена?
– А почему ты спрашиваешь?
– Здесь о ней сплетничают.
– Я думала, ты ни с кем не общаешься.
– Не дерзи. Я ни с кем не общаюсь. Но иногда прислушиваюсь. Я слышал, что у нее проблемы. Что ее обливают грязью. Это правда?
– Я не читаю газет. Ты же знаешь.
– Да, я знаю, насколько ты безответственна. Но ты могла бы делать это хотя бы для меня.
– Хорошо. Что конкретно я должна сделать?
– Принести мне подборку газет. О Кате. И как можно скорее!
…Киностудия имени Горького – это совершенно особенный мир. Проходят десятилетия, а здесь ничего не меняется. Нет здесь ультрасовременных офисов с белоснежными стенами и черными полированными столами. Нет престижного евроремонта. Только ветхие стены да потолки в желто-бурых разводах. А еще в коридорах киностудии живут кошки. Черные и рыжие упитанные коты с лоснящимися шкурками и тощенькие полосатые мурки – ну просто какой-то кошкин дом! И пахнет здесь кошками. Но никто их не выгоняет – жалко кисок, да и потом, все давно к ним привыкли. И почти возле каждой двери можно отыскать блюдечко с мутным молоком или обветренной колбаской.
Катя прибыла на Киностудию Горького ровно в девять утра – она всегда была пунктуальной, как часы на Спасской башне. Она остановилась перед охранником в синей униформе и приготовилась было достать из сумочки паспорт и пропуск, но охранник вытянулся перед нею, как новобранец на военном параде.
– Проходите, Екатерина Павловна. Думали, я вас не узнаю?
На киностудии Горького у звезд не спрашивают пропуска – в отличие от того же «Мосфильма» или Останкинского телецентра. Мимо тех охранников не пройдет и сам Джордж Клуни, если, конечно, у него нет соответствующего пропуска.
– Екатерина Павловна!
Она обернулась. Охранник неловко переминался с ноги на ногу, вертя в руках блокнот и обгрызенный карандаш.
– Екатерина Павловна. Извините, что задерживаю. А можно автограф? Это для моей жены.
– Конечно-конечно. – Она приняла из его рук блокнот, а к карандашу прикасаться побрезговала – вытащила из сумочки свой «Паркер» – позолоченную ручку, на которой сбоку изящной вязью была выгравирована надпись: «Любимой талантливой Кате от Олега». Эту ручку муж торжественно преподнес ей, когда она объявила о своем решении написать мемуары.
Она поставила на блокнотном листе свою подпись – всю в витиеватых закорючках. Вообще-то на официальных документах Катя расписывалась иначе, лаконично и просто. У нее был круглый, немного детский почерк, почерк отличницы с первой парты. А придумать еще одну подпись – «публичную» – для автографов ей предложил Саня. Он тогда еще совсем маленький был – семь лет всего. Она зачем-то расписывалась в его дневнике, а он глянул и едва не расплакался: «Мама, ты же в телевизоре, тебя же все знают, а расписываешься хуже нашей училки». Вот и пришлось менять подпись. Впрочем, в угоду сыну Катя даже пол бы сменила, не задумываясь. Она была из тех, кого принято называть «сумасшедшая мать».
– Вот спасибо вам, Екатерина Павловна, – умилился охранник, бережно убирая блокнот в ящик стола, – то-то Света моя обрадуется. Не поверит сначала, наверное. Эх, жаль у меня фотоаппарата с собою нет. Она все фильмы ваши смотрела и спектакли не пропускала. Она и в блондинку покрасилась, чтобы стать похожей на вас, – заявил он и вполголоса добавил: – А стала похожа на Наталью Крачковскую.
Катя вежливо улыбнулась и прошла мимо. Она была знаменитой не первый год и все равно не умела «звездить». Не могла отказывать людям. Если кто-нибудь просил у нее автограф, она старательно расписывалась – даже если очень спешила. Для обычного человека ведь это целое событие – случайно увидеть вблизи такую знаменитость, как Катя. На чем только не приходилось ей ставить свои автографы! На магазинных чеках, на школьных дневниках и бумажных купюрах, а несколько раз – даже на ладонях своих обожателей…
Офис триста тридцать, в котором обитала «Студия Вадима Квадровича», находился в самом последнем, четвертом корпусе. Несмотря на то что Катя пришла в точно условленное время, в офисе находилась только секретарша. Видимо, она была из бывших манекенщиц – высокая, с копной красно-рыжих кудряшек. Одета девица была словно стриптизерка из американского фильма: лайковое красное мини-платье, щедро
