– Почти ничего, – успокоила я ее. – Если бы я знала, что ты спишь, ни за что не позвонила бы… У меня и правда дурацкий повод.
– Ладно, прекрати расшаркиваться, выкладывай, – подобрела Альбина. – Ты кого-то нашла?
– Нет! Да я на самом деле просто спросить хотела… Аль, а что ты думаешь по поводу пластических операций?
– А что, ты решила немного освежить лицо? – ничуть не удивилась она. – И правильно, все так делают.
– Что значит «и правильно»? – немного оскорбилась я. Почему-то я была уверена, что Альбинка скажет: «Да ты сошла с ума, не вздумай делать этого со своим личиком!» – а потом начнет убеждать меня в том, какая я редкая красотка и какое богатство мне было самой природой предоставлено.
– А что ты хотела услышать? – усмехнулась Аля. – Я ведь и сама об этом подумываю.
Вот тут я и в самом деле удивилась. Потому что Альбина все же была, во-первых, признанной красавицей, а во-вторых, крайне уверенной в себе особой.
– Ты-ы? – протянула я. – Но зачем, Алька?
– Потому что природа редко раздает совершенные личики. И все эти личики ходят по подиуму в Париже и зарабатывают состояния. А нам, девушкам на грани красоты, приходится подстраиваться.
– Как ты красиво это сказала – девушки на грани красоты!
– Потому что так оно и есть, – серьезно подтвердила Аля, из звонкого голоса которой улетучились последние остатки сна, – мы недалеки от совершенства. Но доработка требуется. Еще полгода назад я бы возмутилась, если кто-нибудь предложил бы мне лечь под нож.
– А что же изменилось теперь? – быстро спросила я.
Я надеялась, что она начнет рассказывать о Григории и о том, какой неуверенной в себе и беззащитной она чувствует себя после всей этой истории с его разоблачением.
– А теперь я знаю, что такое шоу-бизнес, – важно сказала она, – сценический глянец не имеет ничего общего с природной привлекательностью. У нас вот тут половина переделанных. Стаська сделала операцию, когда ей было пятнадцать лет. Новый нос подарили ей на день рождения родители. У Ани были оттопыренные уши. Светлану накачали силиконом. А Наташке отсасывали жир из подбородка!
Меня затошнило, и я взмолилась:
– Не надо, не продолжай! Я теперь неделю не смогу есть.
– Вот видишь! Зато Наташка жрет в три горла, и двойной подбородок ей больше не грозит.
– Аль, а ты-то что поменять решила?
– Я еще не знаю точно, – задумчиво протянула Альбина, – но продюсеры говорят, что у меня тяжеловатый овал лица. Я бы не отказалась избавиться от щек и сделать подбородок более четким.
– Врут они все, – искренне возмутилась я, – да у тебя личико с кулачок дистрофика!
– Спасибо на добром слове, – ухмыльнулась она, – а теперь, Настена, если ты не против, я бы завалилась обратно спать. Потому что через четыре часа прозвонит будильник и мне придется собираться на концерт. А ты знаешь, как у нас поступают с теми, кто опаздывает?
– Как? – Я испугалась, что Алька сейчас невозмутимо ответит что-то вроде: «Приковывают цепями к батарее и бьют по почкам резиновым шлангом».
Но она сказала:
– Их отказываются гримировать! Вот Надьке Перье вчера пришлось выйти на сцену в гриме собственного исполнения. Руки у нее растут из задницы, так что она выглядела дура дурой.
– Понятно.
Не без некоторого облегчения я наконец распрощалась с Альбиной. Выслушивать байки о нравах мгновенно прославившейся молодежи, триумфально колесящей в раздолбанном «Икарусе» по стране, больше не было сил. Что-то подсказывало мне, что Альбина вернется из этого турне совсем другой. Мы, конечно, будем общаться – не думаю, что у нашей новоявленной поп-дивы хватит наглости игнорировать лучших подруг. Но едва ли наши отношения будут такими же, как раньше. Женская дружба хрупка, как статуэтка «Сваровски». Изменение социального статуса одной из подруг порою деформирует эту дружбу до неузнаваемости.
Глава 14
Увидев меня в приемной, пожилой врач-армянин, который в прошлый раз уговаривал на губах не останавливаться, явно обрадовался. Странно, а я-то думала, что хирурги не запоминают своих клиенток. Сколько операций в день бывает у него? Пять? Десять? Просто какой-то конвейер Барби, кукольный завод.
По стенам кабинета были развешаны фотографии пациенток – до операции и после. Интересно, а кто вообще соглашается участвовать в таких съемках? Зачем делать пластическую операцию, если конфиденциальность не будет соблюдена и каждый желающий сможет лицезреть первобытный вариант твоей физиономии на стенах кабинета хирурга.
Хотя, может быть, за это им делают огромную скидку.
Врач перехватил мой взгляд:
– Что, нравится? Это самые тяжелые случаи.
Я покосилась на фотографию понурой блондинки с заячьей губой и неаккуратно выщипанными бровями. На фотографии «после» была изображена она же – ее личико приобрело ангельский вид, губки стали пухлыми и свежими, а разрез глаз – восточным.
– Я так и знал, что вы вернетесь, – улыбнулся хирург. – Я прочитал это в ваших глазах. Хотите кофе?
– Не откажусь. – От волнения меня мутило.
Было в моем решении что-то истерическое. Если бы врач был опытным психологом, он бы, наверное, отправил меня восвояси или хотя бы посоветовал взять тайм-аут на пару месяцев и хорошенько все обдумать. Но, к сожалению или к счастью, он был всего лишь успешным предпринимателем, ушлым дельцом, который рассчитывал содрать с меня как можно больше денег, дав взамен иллюзию обновления и красоты.
Улыбчивая медсестричка (такая красивая и аппетитненькая, что ей бы в порнушке сниматься) принесла поднос с конфетами, дорогим немецким печеньем и дымящейся чашечкой кофе. А в прошлый раз, когда я попросила попить, врач кивнул на автомат с бесплатной минералкой. Выходит, я уже считаюсь здесь постоянным клиентом. Или просто в прошлый раз я была насквозь пропитана нерешительностью, а сейчас весь мой вид кричал о том, что меня возможно раскрутить на немалую сумму, если только талантливо и тонко сыграть на моих затаенных комплексах.
– Итак, вы снова у меня. И что вас беспокоит на этот раз? – Врач взял со стола дорогие очки в тонкой пластиковой оправе.
Стекла были с немного увеличивающим эффектом, так что его глаза сразу же стали неестественно большими, пронзительно темными и подкупающе добрыми. Видимо, функция очков была преимущественно психологической.
– Может быть, мне стоило бы обратиться к другому врачу. К невропатологу, например.
– Зря вы думаете, что на пластическую операцию может решиться только женщина с неустойчивой психикой, – улыбнулся врач, – любому человеку свойственно тянуться к прекрасному, это нормально.
– Обычно мне было свойственно договариваться со своей самооценкой, что я и так красавица, – неуверенно усмехнулась я, – но сейчас я просто хочу начать жизнь с чистого листа. Наверное, в моем возрасте это звучит смешно.
Судя по всему, смешно ему не было.
– Начать жизнь с чистого лица, – задумчиво повторил он, по-своему переиначив мою фразу, – что ж, посмотрим, что тут можно сделать. Повернитесь лицом к окну и закройте глаза!
Из кабинета я вышла, словно одурманенная. В приемной было полно народу, но я никого не видела перед собой (ну разве что бросила любопытный взгляд в сторону женщины, лицо которой было замотано шерстяным платком. Интересно, что с ней произошло – леденящий кровь несчастный случай? Или она просто носит повязки после операции?).
Впрочем, разве это имеет какое-то значение? Сейчас мне стоит думать только о себе.
Меня ждет новая жизнь. Новое лицо. Может быть, я даже имя с фамилией сменю – а что, это сейчас
