грациозную, остроумную, нежную и чрезвычайно культурную. Горячая любовь автора к своему герою не мешает ему над героем издеваться и делать из Миллера-писателя Миллера-персонажа, подчиняющегося не столько драматургии жизни, сколько драматургии Перле.
Собственно, это мог бы быть и не Генри Миллер – русские могли бы написать так о Борисе Поплавском, испанцы – о Бунюэле, англичане – о Лоренсе Даррелле, словом, это мог быть любой из тех, кто обжирался, напивался, бедствовал, распутничал, веселился, бесился и сочинял в довоенном Париже.
Какие тут описания еды, какие пьянки, драки, авантюры, романы! Какой дивный город, какая смешная страна, густое и жуткое время. На всем этом фоне невероятно обаятельный и гениально одаренный Генри занят только тем, чтобы вздрючить действительность, а потом впитать ее и выплюнуть из себя. И все ему сходит с рук, все прощается, потому что он – гений. Так считает Перле, в этом он страстно и очень эффективно убеждает читателя.
Книжка настолько хорошая, что на время ее чтения я и сама поверила в гениальность Миллера. Хотя и до, и после славословий Перле Миллер для меня – пустой звук.
Книга имеет подзаголовок «роман-комментарий». Роман занимает 60 страниц, комментарий – 276. Однажды комментатор допускает обмолвку, что на самом деле «Зеленые музыканты» написаны не в 1974-м, а вовсе даже в глубокие 90-е. Так и хочется в это поверить, но тогда придется признать, что литературно- мистификаторский талант Попова универсален почти по-борхесовски. Потому что роман и комментарий хоть и принадлежат перу явно одного и того же автора, но по качеству письма и степени стилистической свободы отличаются разительно.
В принципе, роман можно было бы вообще и не читать, ничего в нем интересного нет. Но поскольку комментарий, напротив, замысловат и остроумен, то приходится читать и роман. В качестве комментария к комментарию. Автор наверняка так и задумывал. Тема комментария – единственная возлюбленная навек героиня Евгения Попова ныне покойная Советская власть. Евгений Попов и сам понимает, что героиня его померла, поэтому неоднократно обращается в своем произведении к молодежи, добровольно беря на себя роли учителя истории и дедушки-ветерана.
Почему в послевоенные десятилетия появилось так много книг о войне? Потому что война была самым важным и поразительным коллективным опытом поколения, ее заставшего. Точно так же Советская власть стала главным событием и переживанием тех, кто при ней прожил большую часть жизни. Я часто думаю, какая же я счастливая женщина, что, с одной стороны, прекрасно помню Советскую власть в лицо, а с другой, еще в юном возрасте проводила ее в последний путь. Какая удача, что я и мои товарищи обладаем этим сокровенным знанием, позволяющим бесконечно радоваться непережаренной котлете в трактире, чистому сортиру в аэропорту, вечернему освещению в городах. Книжка Попова для меня была источником неиссякаемого жизнеутверждающего торжества – воспоминания и забвения. Я не могу не разделять оптимизма Попова, который в комментарии № 90 пишет: «Ну и хорошо – какая разница, кто в моей стране стал капиталистом, если капитализм в моей стране неизбежен?» При этом автор не забывает поименно назвать все возможные подлости и гадости СВ, от знаменитого совписовского негодяя Феликса Кузнецова или вызывающих у автора (и не только у него, а у всех, кто помнит) рвотный рефлекс газетных терминов «юмореска» и «изошутка» до нынешнего альянса партии, бандитосов и церкви.
Вы, может быть, скажете, что это паранойя. А вот и нет. Только человек, вскормленный СВ, может додуматься до такого: «…Народные герои советских анекдотов Василий Иванович Чапаев и бесфамильный Петька… ничуть не уступают двум пьяным дублинцам С. Дедалусу и Л. Блюму, так как тоже находятся в состоянии перманентного уважительного диалога».
А моя любимая острота в книге сообщает о том, что нынешнее состояние России можно было бы сформулировать как «Переход Обломова через Штольца». Убей бог, не понимаю, что это значит, но, по- моему, очень смешно.
«Центрполиграф» издает собрание избранных произведений Вильяма Похлебкина. Прелесть данного тома состоит в необычайной исповедальности. По сути дела, это своеобразное евангелие от Похлебкина. Вильям Васильевич на страницах своей книги успевает высказаться решительно обо всем: о политике, об истории, об искусстве, о философии. Все это через призму еды.
«…Еда должна быть вкусной, из доброкачественных продуктов, и на нее не следует жалеть средств, на ней нельзя экономить. Сокращать свои потребности можно в другом: быть проще в одежде, не тратить на обстановку, мебель, развлечения». То есть вообще не тратить, никогда.
«Так чего можно было ждать от такого народа? Как он мог разобраться в политиках? Конечно, выбирал по внешним признакам: статный рост, красивая укладка седых волос, манеры „своего мужика в доску'. А о том, что скрывается под этой укладкой волос, какова сущность этого человека, совершенно не думали. Надо ли после всего этого удивляться, что не заметили нототению?» Нототения – это рыба.
Это прекрасная книга. Драматичная, увлекательная, волнующая до слез. Образ автора, добровольно подвергшего себя аскезе во всем, что не касается желудка, достоин романиста. Выписать бы нам сюда Зюскинда, свозить его в Подольск, познакомить с Вильямом Васильевичем, и мир обогатился бы книгой «Кулинар», не менее пугающей, чем «Парфюмер».
В комментариях сказано, что, по собственному признанию Пруста, последняя глава эпопеи «В поисках утраченного времени» была написана сразу вслед за первой. А все, что их разделяет, – значительно позже. Вероятно, это так и есть: если сравнить первую главу «В сторону Свана» с последней главой «Обретенного времени», то завершенность и продуманность композиции становится очевидной. Если же читать эпопею подряд, ощущение этой очевидности утрачивается к началу четвертого тома.
Простота замысла обнаруживается в том, что Время можно обрести только через Искусство. Сейчас мы бы сказали «через культуру», но во времена Пруста понятие культуры было сугубо бытовым. Культура была лишь набором навыков, устоев, привычек – никак не набором устремлений. Говоря языком грубых сценарных синопсисов, «В поисках утраченного времени» – это история о том, как и через что главный герой эпопеи – юноша Марсель – приходит к решению стать писателем. История о том, как интеллигент постепенно начинает понимать, что обретенное время есть время пойманное, кем-то отображенное. Собственно, сам процесс написания эпопеи и есть обретение Времени.
Для тех, кто читал все предыдущие тома, сообщаю: это, может быть, не так прекрасно, как «Сван»; «Обретенное время» сложнее и деструктивнее, но зато это не хуже «Германтов» и, по моему мнению, значительно лучше «Пленницы». А похоже больше всего на «Содом и Гоморру», хоть и не так темпераментно.
«Обретенное время» впервые выходит на русском. В этом и заключается событие: до этого нам больше всего были известны довоенные переводы Франковского (которые некоторыми эстетами почитаются эталонными и с чем мы совершенно не можем согласиться, так как мы не эстеты какие-нибудь, а народ) и гениальные переводы Любимова. Нынешний перевод осуществлен А. Кондратьевым под редакцией Ольги Яриковой.
Переводчики прекрасно понимают степень ответственности перед читателями и предшественниками и
