– Моя дорогая, дай я это заберу, – Амалия вырвала из моих рук газету, – теперь ты знаешь.
– Но постойте… – Я потянулась к газете. Я не успела рассмотреть выражение лица Берсенева – действительно ли его улыбка была искренней?
– Нет. – Газета полетела в мусорное ведро. – Если честно, теперь у тебя нет времени на страсти. Хорошо, если выкроишь несколько минут на оздоровительный секс. Я ведь тебя позвала не для того, чтобы вместе с тобой… как вы, русские, говорите… жевать сопли.
– Для чего же? – потухшим голосом поинтересовалась я.
– Нам надо уплотнить твое расписание. В понедельник тебя снимает фотограф из Британии. А вечером ты позируешь для календаря. Во вторник утром примерки, днем ты даешь интервью на телевидении, потом у нас открытие магазина, а вечером ты просто обязана вместе со мною появиться на одном фуршете. Мне необходимо, чтобы мое платье попало в кадр светской хроники… Так, что у нас дальше?.. – Она деловито зашелестела настольным календарем, а потом вдруг подняла на меня глаза и тепло улыбнулась: – Выброси все эти глупости из головы, моя дорогая. Не пройдет и полугода, как я сделаю из тебя звезду. А у звезд совсем другие проблемы!
Вот как получилось – мне бы ликовать да радоваться, а я только растерянно бормотала «спасибо» и тоскливо смотрела в окно. Мне было так тошно, что хотелось опустить голову в унитаз и изо всех сил нажать на спуск, но я знала, что эта ранка быстро затянется. У меня просто не будет времени муссировать эту историю, и виною всему мой новый рабочий график – рабочий график звезды.
Часть IV
КРАСОТА ИЗ-ПОД СКАЛЬПЕЛЯ
Я ненавижу свое лицо, – однажды призналась я Лизке.
– Так переделай его, – пожала плечами она, – или хотя бы немножко исправь.
При этом у нее был такой равнодушный вид, как будто она посоветовала мне не радикальный скальпель, а новый огуречный лосьон. Может быть, именно это обстоятельство и стало для меня решающим: если о пластической операции говорят так спокойно, возможно, ничего сверхъестественного в ней нет?
Мы с Лизкой снова были лучшими подругами. Я и сама не поняла, как это получилось. После того как я вручила ей обещанный конверт с деньгами, она надолго исчезла из моей жизни. Да и у меня не было на нее времени. Не думала я, что увижу ее еще раз. Но однажды, к моему удивлению, Лизавета позвонила и предложила совместный завтрак. К тому времени я уже успела и от журналистов устать, и хлебнуть равнодушного холодка, кроющегося за отбеленными фарфоровыми улыбками, поэтому была даже рада ее звонку. Мы встретились, обсудили новости – мою карьеру и ее новый роман. А потом – так получилось, что у нас вошло в привычку сплетничать за завтраком пару раз в неделю.
Встречаться чаще я не могла – работала как ломовая лошадь. Мне, дуре наивной, казалось, что каждый показ, каждая фотосессия еще на один шажок приближают меня к социальной защищенности, которую обеспечивает широкая известность. Только потом до меня дошло, что ничего такого и не предполагалось с самого начала. Контракт мой был кабальным. Та же Ева Сторм, помимо дома моды «Роша», могла сотрудничать и с другими фирмами. Я же была продана хитрой Амалии со всеми потрохами. Если кто на мне и заработал, так это предприимчивый Борис Бажов. Пока я тратила деньги на гулянки и шубы, он складывал каждую копеечку в свой необъятный карман.
Вот так и получилось, что сулили мне златые горы, а в итоге…
В итоге я с тремя объемистыми сумками вернулась бизнес-классом в Москву.
Когда Дом моды «Амалия Роша» расторг со мной контракт, именно Лизка одолжила мне денег, чтобы я могла разделаться с многочисленными долгами.
В Москву мы возвращались вместе.
И все пошло-поехало по накатанной колее.
Я снова работала манекенщицей в агентстве «Дженерал». А Лизавета профессионально бездельничала, опустошая кошельки мужчин.
Вот тогда-то, в один из похожих друг на друга дней, я и объявила ей о том, что ненавижу свое лицо.
– Пластическая операция – это так же естественно, как стрижка, – убеждала меня Лиза.
С этого все и началось…
Мне было всего девятнадцать с половиной лет. Большинство моих ровесниц, я имею в виду тепличных домашних существ, в этом возрасте только делают слабые попытки вырваться из-под родительского крыла. Они ярко красятся, покупают первый крем для лица, тайно курят в форточку и важно рассуждают о любви.
А я…
Ну а я уже чувствовала себя старухой.
Может быть, во всем виновата пресловутая генетика? В последнее время я подолгу изучала старые черно-белые фотографии мамы, пытаясь беспристрастно определить, в каком же возрасте к моей родительнице начала незаметно подкрадываться старость? Поймите меня правильно – под зловещим словосочетанием «подкрадывающаяся старость» я вовсе не имею в виду первую седину на висках, «гусиные лапки» в уголках глаз и намечающийся второй подбородок. Нет, меня волновали гораздо более тонкие признаки – расширенные поры на носу и тающий румянец. У шестнадцати-семнадцатилетних девушек особенный цвет лица – их кожа словно изнутри светится. Глаза – как маячки, щеки – как крымские яблочки. Девушка может и не быть красавицей, но ее недостатки потонут в этом чудесном свете. Но вот ей исполняется двадцать, и что-то в ее облике неуловимо меняется. Естественно, этих грустных метаморфоз не заметят ни ее близкие люди, ни она сама. Скорее всего, их не распознает даже фотокамера или видеопленка – девушка по-прежнему будет выходить на снимках задорной и юной. И только придирчивый взгляд пессимиста разглядит медленное таяние волшебного сияния рассвета.
В шестнадцать лет любая модель выглядит многообещающе хорошенькой. Блеск юности ненавязчиво обманет самого строгого критика. Она может быть хорошенькой и простой, как девчонка из дома напротив, и эта банальность сойдет ей с рук. Но красота двадцатилетней манекенщицы должна быть особенной. Отточенной, полной изюма, неоспоримой. К двадцати годам в модельном бизнесе выживают и преуспевают только обладательницы такой вот оригинальной внешности.
И вот я смотрела в увеличительное зеркало на свое лицо и грустно констатировала, что юность прошла. Черт с ней, с генетикой, скорее всего, виною тому мой образ жизни. Ночные гулянки, нервозность, наркотики. Попробуйте жить на всю катушку и сохранить при этом ангельский цвет лица – ничего у вас не получится. Я посещала лучших косметологов, я пользовалась дорогими кислородными кремами, но все равно пришла к неутешительному выводу, что юность не законсервируешь.
Меня называют красавицей. Мне вслед оборачиваются встречные прохожие, а женщины в моем присутствии презрительно поджимают губы и принимаются с независимым видом рассуждать о том, что в модельном бизнесе – одни идиотки.
Я красавица, но особенная ли я?
В моем лице нет ничего лишнего – правильные строгие линии, классические пропорции, высокий чистый лоб, четкая линия губ. Моя красота спокойная и ровная, но ослепительной ее не назовешь. Она не бьет под дых, лишая способности думать.
– Ты права, – сказала я в тот день Лизке, – я давно об этом подумала и вот что решила. Я сделаю пластическую операцию.
Легко принять кардинальное решение. Сложно начать медленное поступательное движение в его направлении. Выбрать подходящую клинику, например. Это самое главное. Лицо ведь – не платье, в случае неудачи его не так-то просто будет перекроить.
И я приступила к осторожному сбору информации.
Первым делом я решила опросить всех знакомых женщин. Тактику эту беспроигрышной не назовешь. Я могла только догадываться, что многие из столичных красоток, разменявших третий и четвертый десятки, ложились под скальпель. Но проверить это наверняка не представлялось возможным. Сами рисковые особы, как известно, не любят распространяться о том, что взяли на себя смелость немного подкорректировать природу.
Лизка вызвалась мне помогать, за что я была ей благодарна. Конечно, деликатные расспросы – не ее
