– Саша, ты чем-то расстроена? – Ладонь Майкла Рикмана (сухая!) накрыла мою руку.
– Нет, с чего ты взял? Я довольна и счастлива, – бодро улыбнувшись, я отправила в рот кусочек баранины.
К сожалению, мясо оказалось чересчур горячим. В других обстоятельствах я бы выплюнула его в салфетку. Но вы только представьте себе встрепанную даму в безразмерной футболке, обгоревший нос которой полыхает, точно китайский праздничный фонарь;
мало того, что эта особа уродлива, так она еще и не умеет вести себя за столом!
Из сострадания к ближнему – то есть Майклу Рикману – я, выпучив глаза, прожевала обжигающее мясо.
– Все в порядке? – заволновался он.
– Д-да… Извини меня. Вообще-то я не собиралась сегодня никуда идти. Но у моей подруги день рождения, и я не могла…
– Понимаю. Хотя рискну предположить, что подруге было бы хорошо и без тебя. – Майкл Рикман покосился на Лерку, которая самозабвенно облизывала мочку уха Паникоса, будто бы это и не ухо вовсе было, а изысканный морской деликатес.
Я отвела глаза. Вот в этом вся Лерка. Наверное, ей надо было родиться мужиком. Потому что для представительницы слабого пола она чересчур активна. Я сто раз ей говорила: попридержи, мол, лошадей, подожди, пока твой новый кавалер сам проявит инициативу. Но Лера утверждает, что современные мужчины на это просто не способны.
– Паникос, сагапо, сагапо, – пьяно нашептывала она.
Я только диву давалась – она уже успела выучить что-то по-гречески!
– Сагапо – значит «я тебя люблю», – объяснил Майкл Рикман.
– Я такого слова не знаю, – мрачно отозвалась я.
– Несчастная любовь? – с легкой улыбкой предположил он.
– Да нет, вполне счастливая, – со вздохом ответила я, – только, похоже, достигшая естественного конца. Знаешь, у некоторых любовь трагически погибает в самом расцвете сил. Моя же мирно скончалась в постели, как столетняя старушка.
– Да ты романтик, – он восхитился моей аналогией.
– Если бы.
– Положить тебе креветок? Знаешь, какие здесь креветки вкусные!
– Давай, – согласилась я, – гулять так гулять… Извини, что я порчу тебе настроение. Ты вообще не виноват.
– С чего ты это взяла? – Он казался удивленным. – Я рад с тобой познакомиться.
– Да ладно тебе, – усмехнулась я, отправляя рот креветку, и правда восхитительно вкусную, – если ты захочешь уйти, я не буду против. Я и сама здесь ненадолго. Боюсь, долго мне не выдержать в этом эротическом театре, – я кивнула на Паникоса, который беззастенчиво целовал Леркину шею. Кажется, моя безголовая подруга завтра проснется в характерных синяках и долго будет кокетливо причитать перед зеркалом, замазывая их тональным кремом.
А я буду тихо ее ненавидеть – и не потому, что меня никто не целовал ночью в шею. А потому, что я, в отличие от нее, не могу относиться к окружающей действительности с такой ненаигранной легкомысленностью.
– Я не понимаю, ты хочешь, чтобы я ушел? – Окончательно растерялся мой новый знакомый.
– Да нет, я просто имела в виду… Короче, оставайся, – благосклонно улыбнулась я.
– Тебе грустно, – сказал вдруг Майкл Рикман («Надо же, какой догадливый малый», – саркастически подумала я). – Если хочешь, можем об этом поговорить. Или как-нибудь потом… Когда захочешь.
«Что значит „как-нибудь“, – с некоторым раздражением подумала я, – разве мы видимся не в первый и последний раз?»
– А пойдемте все танцевать! – пьяным голосом воскликнула Лерка.
Я взглянула на нее – вот у кого жизнь удалась! Помада размазалась по всему лицу, на губах – блудливая улыбочка, лямки вечернего платья небрежно упали с загорелых плеч.
– Танцуют все! – по-русски крикнула она.
А потом еще и свистнула – громко, как Соловей-разбойник.
По дороге на танцплощадку моя лучшая подруга опрокинула два стула. Паникос радостно погарцевал за ней. Причем его пятерня словно намертво приклеилась к Леркиной правой ягодице. Мы с Майклом Рикманом переглянулись.
– А ты совсем не похожа на свою подругу, Саша, – сказал он и отсалютовал мне бокалом. – За тебя.
Я мрачно кивнула и опустошила свой бокал.
Терпеть не могу мужские дешевые приемчики. «Ты совсем другая, я вижу, что ты девушка скромная и приличная, ты самая лучшая, пойдем ко мне в гости, послушаем джаз!» Да я таких типов, как этот Майкл Рикман, знаю как облупленных. Он точно такой же, как и его кипрский дружок Паникос. Просто они работают в разном амплуа – так сказать, на контрасте. Сейчас его рука невзначай окажется на спинке моего стула, а потом переползет ко мне на плечи. Потом он спросит что-нибудь вроде – тебе, мол, не холодно? – и это будет поводом придвинуть свой стул вплотную к моему. И вообще – кто он такой, чтобы судить мою лучшую подругу? Еще сказал бы, что приличная девушка не имеет права напиться и разгромить прибрежный бар в день своего тридцатилетия!
Но Майкл Рикман оставался на месте. Он не пытался ни одарить меня сальным комплиментом, ни под каким-нибудь якобы невинным предлогом проникнуть в мое личное пространство. Это подкупало.
Он, как мог, пытался меня развлечь и отвлечь от мрачных размышлений. Рассказывал что-то о Кипре, где он жил уже второй год. На самом деле Майкл Рикман был англичанином и мечтал поскорее вернуться в свой родной Лондон. В конце концов я оттаяла и принялась рассказывать байки из московской журналистской жизни. Например, порадовала его историей, как мне однажды пришлось делать репортаж о празднике пижам. В Москве одно время были весьма популярны так называемые пижамные вечеринки. Гости должны были приехать в оговоренное место – ночной клуб или ресторан – в пижамах или нижнем белье. И вот, вооружившись диктофоном и надев плюшевую розовую пижаму и смешные меховые тапочки, я явилась в один из самых модных ночных клубов Москвы. Странно, что охранники и не подумали остановить меня на входе. Потому что в итоге выяснилось, что я, как это часто со мной бывает, все перепутала и вместо вторника явилась на пижамную вечеринку в четверг. Что ж, бывает. Кстати, больше я в тот клуб принципиально не хожу.
– Саша, тебе нужно обязательно попасть на скачки в Аспен, – воскликнул Майкл, – где собираются тысячедолларовые шляпки. Никто не смотрит на женщин, все только разглядывают шляпы. Ты бы потратила тысячу долларов на шляпку?
– Легко! – как говорится, пьяному и море по колено. – Вообще, я много денег просаживаю в магазинах. Я уговариваю себя, что это нужно мне для работы. Ведь я же модный обозреватель.
– А ты никогда не работала моделью? Ты красивая и довольно высокая.
Знаете, с каждой минутой этот Майкл Рикман нравился мне все больше и больше. Да, мой рост почти доходит до ста восьмидесяти сантиметров. И уродиной вы меня точно не назовете, даже если я вдруг встречусь вам ранним похмельным утром. Беда в том, что за последние несколько лет я как-то незаметно набрала пять лишних килограммов, от которых у меня никак не получается избавиться. Вообще-то я особенно и не пытаюсь. Моя борьба с лишним весом заключается в критическом осмотре собственного зеркального отражения и принятии твердого решения сесть на строжайшую диету со следующего понедельника. Уверена, вы знаете, как это обычно бывает.
Но если этот милый молодой человек считает, что из меня получилась бы Синди Кроуфорд, – что ж, я не такая дура, чтобы с ним спорить.
– Вообще-то да, – светски улыбнулась я, – меня часто приглашают поработать на подиуме. А Том Форд однажды сказал, что я могла бы стать его музой. Но ему не повезло, потому что меня интересует только журналистика.
– Сам Том Форд! – По всему видать, эта информация произвела на него неизгладимое впечатление.
Я расправила плечи. Не беда, что Тома Форда я видела только на фотографии в журнале «Вог».
