становимся на «ты»… Хотя на брудершафт мы еще не пили. А стоило бы, а? В сауне, с пивком… Не все ж работать да работать. Когда-то и расслабиться не мешает.
— Ладно, я тебе верю, — махнул рукой Генрих Николаевич и бросил конверт в кожаный «дипломат» с никелированными замками. — А то вот так же улаживал одно дело… — он показал глазами на потолок. — Вот так же конверт раскрыл в одном кабинете, а там — кукла. Сверху сто долларов, а ниже резаная бумага.
— Ну да, — сочувственно кивнул Лёха. — Есть ещё такое позорное явление. С чем-чем, а с дураками на Руси всегда было хорошо. Потому со всем прочим плохо.
— Пришлось долго извиняться, — вздохнул Генрих Николаевич. — Оправдываться… Свои вносить. Думал, больше вообще со мной разговаривать не будут… Вот так поверишь человеку на слово. А он как свинья… До сих пор люди не могут понять, что честность и порядочность в бизнесе цены не имеют.
— Святые слова… — поддакнул Лёха. — Теперь вот насчёт банка вашего «Куранты», оказавшегося в двусмысленном положении… Значит, велено передать: мы покупаем пятнадцать процентов ваших акций, а вы за это нашего человека в правление…
Генрих Николаевич замер, молча глядя на Леху.
— Откуда вы знаете про положение банка?
— Эх, Генрих Николаевич, — покачал головой Лёха. — А еще про честность только что правильные слова произносили… Мы от себя, можно сказать, от общака большие деньги отрываем, чтобы способствовать всеобщему процветанию… А вы удивлённые глаза делаете по этому поводу.
— Двадцать пять процентов! — прервал его тираду хозяин кабинета. — И ни процента меньше.
— Это, прямо скажем, социальная дискриминация в условиях с таким трудом нарождающейся российской демократии… Почему-то другим достаточно пяти процентов.
— Потому что вы являетесь специфичным пайщиком, — жестко отрезал Генрих Николаевич. — И мне трудно будет объяснить другим вкладчикам, как трудно объяснить вам…
— Так эти ваши труды будут нами правильно поняты и справедливо оценены. Или мне опять через вашу голову к Григорию Теймуразовичу обратиться? Он человек занятой, к нему вся Москва в очередь выстроилась, а тут еще мы с вами, и с вопросами, которые вполне можно решить в рабочем порядке.
С этими словами Леха достал из той же хозяйственной сумки другой конверт.
Хозяин кабинета покачал головой. Потом кинул конверт, не глядя, в ящик стола.
— Но меньше, чем на двадцать процентов, даже не рассчитывайте…
— А чтой-то мы с вами опять на «вы» перешли… — сощурился Леха. — Хотя момент опять же интимный и сугубо ответственный… Я другого боюсь, если честно. Как бы братва не занервничала по поводу вышеназванной дискриминации.
— Это уже шантаж… — нервно улыбнулся Генрих Николаевич. — И потому я не могу… — Он достал из стола только что брошенный туда конверт. Потом вопросительно, сделав паузу, посмотрел на Леху. Тот тоже сделал паузу…
— Да будет тебе, Гена… Дачу небось достроить надо? Надо.
— Ты и про дачу знаешь? — вздохнул Генрих Николаевич.
— Семнадцать процентов, — сказал Леха. — И то, если братву уговорю. Если меня самого от общака за мягкотелость не отодвинут. Сам же говорил — специфические мы. И очень нервные.
Глава 13
— За меня здесь останется Канищев, — сказал Каморин Седову в аэропорту. — В ваших интересах с ним поладить. Хотя даже у меня с ним тоже возникают разногласия… Очень уж самостоятельный. Но мне всегда был предан. И все говорит так, как есть на самом деле. И о вас будет говорить мне то же самое. Об этом хочу предупредить сразу.
Ирина стояла в стороне, зябко кутаясь в воротник шубы. Когда Каморин подошел к ней проститься, она подставила ему губы для поцелуя, скосив глаза в сторону Седова.
— Лучше бы ты забрал меня с собой.
— В другой раз, — сказал он. — Сколько можно повторять одно и то же… В Москву я скоро вернусь.
— Твой Канищев за мной тоже будет приглядывать? — кивнула она в сторону «полномочного представителя», стоявшего неподалеку.
— А что, это — мысль, — сказал Каморин. — Он эту роль исполнит лучше всякого пояса целомудрия… Я шучу.
— Я так и поняла… — Она отстранилась и снова спрятала лицо в меховой воротник.
Хоть этот похож на мужика, думала она, глядя ему вслед. Для Альчи она давно стала разменной монетой. А Каморин знает, чего хочет. И идет к цели, балансируя, как канатоходец, но только по лезвию ножа. Чуть ноги разъехались — разрежет пополам, вспомнила она его невеселое признание, услышанное прошлой ночью.
Следователь, которого самого давно пора сажать. Ему бы не иметь врагов, а он, похоже, озабочен тем, что их недостаточно… Он сказал ей: слишком я нужен всем, тому же Альче, чтобы они позволили себе эту роскошь — избавиться от него… Пока нужен. Пока полагают, что его можно использовать, и не подозревают, что это он использует их… Сказал, и недобро посмотрел на нее в сумраке ее гостиной с приглушенным светом: не слишком ли разоткровенничался? И потом стало яснее ясного: дома у него кто-то есть. Какая-нибудь местная девица, которая, судя по всему, ему недодает в постели…
А Каморин тем временем, сидя в салоне «Ил-86», уже успел забыть о тех, кто его провожал. Он просчитывал свои дальнейшие шаги. Даже нетерпение охватывало — скорей бы домой! Чтобы потом снова вернуться сюда, в Москву, уже в новом качестве. Совсем в другом, чего от него здесь не ждут ни этот Альча, ни его бывшая пассия Ирина, благодаря которой они стали «молочными братьями»…
— Что слышно? — спросил он Валета, когда приехал на явку, где была в сборе вся команда. Сидели все вместе в полутемной комнате, не зажигая света.
— Ищут, — сказал Валет. — Вся надежда только на вас, Павел Романович. Так и говорят.
— Кто говорит? — нахмурился Каморин.
— А все говорят… — потянулся и зевнул Михрюта. — Особенно жена покойника, Софья Борисовна распространяется. Мол, не знаете ли, куда уехал наш обожаемый Павел Романович Каморин? Он лично обещал мне обязательно найти убийцу моего мужа… Это верно, обещали?
— Так и есть… — согласился Каморин. — Попробовал бы не пообещать…
Он оглядел собравшихся. Смотрят настороженно, исподлобья. Вопрос один — сдаст или не сдаст?
— Вы как всё равно депутат, — сказал Валет невесело. — Обещаете, лишь бы только избрали.
— Похоже, — снова согласился Каморин. — Вот и хотел с вами потолковать. Посоветоваться. Как решите на своем толковище, так и сделаем… Словом, был я в Москве. Посмотрел. Как и что. И понял одно: очень нас с вами там не хватает. Тамошняя братва зажралась. Обкурились, упились, потеряли форму… Много черноты с Кавказа, но эти нам не конкуренты…
— Будем менять прописку? — спросил кто-то.
— Вот это лишнее… — покачал головой Каморин. — Тамошняя братва почти вся засвечена. Ментам просто лень брать их пачками. Только тем и занимаются, что по наводке братков отлавливают «черных»… А без конкуренции, сами знаете, коты мышей не ловят… В Москву поеду один. Буду время от времени приглашать вас в столицу на гастроли.
— А командировочные? — спросил кто-то из дальнего угла.
Каморин покачал головой:
— Это ты, Балабон?
— Ну я, — поднялся оттуда высокий неуклюжий малый, бывший музыкант из оркестра привокзального ресторана. В стрельбе нет равных.
— Кому что… — сказал Каморин. — В столице будут столичные расценки. Тем более нам предстоит
