Этого, пожалуй, не надо было говорить. Даже в темноте видно было, как покраснела девчонка.
— Я думала… — сказала она.
Что она думала, я так и не узнал. Моя Рысь круто повернулась и помчалась через мост. Как еще ногу не сломала, там щели между досками. Мост загудел, закачался. На той стороне девчонка остановилась.
— Лучше не приходи на Дятлинку, — крикнула она. — Морду набью! — С секунду постояла. И скрылась в черной тени деревьев.
Рысь исчезла. Еще с минуту уныло скрипел висячий мост. Глухо журчала внизу вода. Слышно было, как шумели на Дятлинке старые деревья. В густой чернильной воде, освещая рыхлые сизые облака, качалась холодная луна.
5
Осень шагала по городу, не разбирая дороги. Утром на железных крышах белел иней, а вечером с карнизов свисали маленькие прозрачные сосульки. Они выстраивались в ряд, как зубья у неразведенной пилы. Дул холодный ветер. Грязи стало меньше. Она превратилась в корявые серые глыбы. Глыбы насмерть вмерзли в обочины дороги. Наша дряхлая трехтонка прыгала по разбитой мостовой, как озорной жеребенок. Ящики кряхтели в кузове, стукались деревянными боками в борта. Дяде Корнею плевать было на машину и ящики, он план выполнял. Положив руки на черную отполированную баранку, жал подметкой газ и мрачно смотрел на дорогу. Рыжеватые брови его были всегда сдвинуты к переносице. В углах губ зеленели глубокие морщины. С нами дядя Корней не разговаривал. Даже если его о чем-нибудь спрашивали, отвечал не сразу. Какая-то мрачная личность этот дядя Корней. Он мне не нравился.
Корней затормозил у домика с голубым забором. На крыльцо выскочил мужчина без пальцев на левой руке. Швейк посмотрел на дядю Корнея. Шофер вытащил из кармана папироску, сунул в рот, пожевал. Тяжелый приплюснутый подбородок задвигался.
— У правого борта в углу, — сказал он.
— Сбросим, Максим, — толкнул меня Швейк.
Я покачал головой:
— Сбрасывай, если надо… Я не буду.
Дядя Корней достал спички, прикурил.
— Подсоби мальцу, — негромко сказал он, не глядя на меня.
— А ну вас, — ответил я.
Швейк с беспокойством посмотрел на меня, на шофера, выбрался из кабины.
— Я сам, — сказал он.
— Погоди, — остановил его дядя Корней. Не вынимая папироску изо рта, он пускал дым на ветровое стекло.
— Со мной лучше по-хорошему, — сказал дядя Корней. — Не приведи бог — рассержусь… — На меня он не смотрел. Смотрел прямо перед собой. И глаза у него были такие же расплывчатые, тусклые, как дым, расползающийся на стекле.
— Я грузчик, — сказал я, — а не…
Дядя Корней положил мне руку на плечо. Плечо хрустнуло и поехало вниз. Не пальцы впились в мое тело — стальные кусачки. Краем глаза я близко видел большое расплюснутое ухо. Ухо было покрыто редкими белыми волосами.
— Не петушись, парнишечка, — сказал Корней. — Говорю, я — сердитый… Давай по-хорошему.
— Не тискайте, я не девчонка…
Корней посмотрел на меня, усмехнулся и отпустил.
— Подсоби мальчику, — сказал он. — Ящик тяжелый.
— В последний раз, — сказал я, выбираясь из кабины.
— Не кидайте на землю, — пробурчал Корней. — В растрату вгоните…
Мы подняли со Швейком на борт тяжелый ящик. Беспалый мужчина подхватил его, как пушинку, и унес в дом. Из кабины вылез дядя Корней и не спеша направился за ним. Громко стукнула дверь, лязгнул засов.
— Пощекотал? — спросил Мишка.
Лицо у него было смущенное. Чувствовал, подлец, свою вину. Втянул меня в эту грязную лавочку. Экспедитор… Лучше бы я на лесах стоял с Аллой и Анжеликой и кирпичи подавал лупоглазому парню в длинном фартуке.
— Беги отсюда, — сказал Швейк. — Сдался тебе этот техникум.
— Куда бежать?
— На кудыкину гору.
— А ты чего не бежишь?
Швейк посмотрел на дверь. Лицо его стало скучным.
— «Гарун бежал быстрее лани…» — сказал он. И снова посмотрел на дверь. — От него не убежишь… Он на краю света сыщет. Максим, я сволочь. Зачем тебя взял на машину?
— Подумаешь, — сказал я. — Захочу — уйду.
Швейк как-то странно посмотрел на меня своими грустными карими глазами и пробормотал:
— Так-то оно так…
На крыльце показался дядя Корней. Он рукой вытер губы, встряхнул головой. Лицо у него было довольное. Видно, раздавили с беспалым бутылку водки, спрыснули удачную сделку. Он завел машину, но с места не трогал.
— Ждет, — сказал Швейк и спрыгнул вниз.
Я остался в кузове. Дверца отворилась. Из кабины высунулась голова Корнея:
— Вали в кабину!
— Мне и здесь хорошо, — сказал я.
Корней подвигал рыжими бровями, спросил:
— Как маленького — в охапку?
Пришлось слезть. Я начал понимать, что с Корнеем спорить бесполезно, одни неприятности. Сел рядом со Швейком. Плечо ныло. Силу показывает, подлец! Машина отъехала немного и снова остановилась. Шофер достал из кармана луковицу, откусил половину и стал с хрустом жевать.
— Инспектор, собака, не учуял бы, — сказал он.
Мы со Швейком молчали. Корней морщился, но луковицу ел. Из мутного глаза выкатилась слеза. Покончив с луковицей, достал из кармана пачку денег, толстыми пальцами отсчитал несколько штук, протянул Швейку. Мишка равнодушно сунул деньги в карман. Потом отсчитал еще несколько сотенных и протянул мне:
— Держи, парнишечка, три бумаги.
Я засунул руки в карманы. Уставился на дворник, косо прилепившийся к ветровому стеклу. Швейк прикрыл глаза ресницами, сказал:
— Чего уж там… Бери.
Деньги приблизились к моему носу. Рука, державшая их, чуть заметно дрожала. В кабине остро пахло луком и водкой.
— Чего ноздри-то в сторону воротишь? — сказал Корней. — Дают — бери, бьют — беги.
Я молчал, упорно смотрел на дворник. Рука сжалась в кулак, деньги захрустели. Кулак приблизился к моему лицу. Костяшки на нем были острые, белые. От кулака пахло бензином.
— Бери, — сказал Швейк. Лицо у него было бледное. Черные ресницы опустились еще ниже.
— Три сотни… — вдруг сказал я чужим голосом. — Отвалил! — Эти слова сами собой сорвались с языка. Мне и копейки не хотелось брать. Брякнешь вот так сдуру, а потом чешешь в затылке… Шофер с секунду смотрел на меня, губы его раздвинулись в улыбке. Вокруг рта обозначились тугие морщины. Этот человек не умел улыбаться.
— Хмы, — сказал дядя Корней. — А малец не дурак. Держи еще две…
