— Если это произойдет, то продавать кожу, кость или мясо слонов, естественно, запретят. Как вы относитесь к такой перспективе, смотритель?
— Просто зла не хватает. — Джонни в ярости швырнул сигарету на землю и растоптал ее.
— Об отстрелах, подобных сегодняшнему, вам придется уже забыть, верно? — не отставал от него Дэниел.
— Ни в коем случае, — возразил Джонни. — Нам по-прежнему придется регулировать размеры поголовья, то есть по-прежнему отбраковывать. Правда, продавать продукты отстрелов мы уже не сможем. Они наверняка пропадут, а это страшное, преступное расточительство. Мы потеряем, миллионы долларов, которые в настоящее время тратим на содержание и расширение заповедников, на защиту животных, которые там живут…
Джонни внезапно замолчал, засмотревшись, как два раздельщика извлекли конец бивня из гнезда в губчатой «кости черепа и осторожно уложили кость на сухую коричневую траву. Один из них ловко вытащил нерв — мягкую серую студенистую сердцевину — из полого конца бивня. Затем Джонни продолжил: — Вот этот самый бивень позволяет нам оправдать существование национальных парков в глазах местных племен, живущих по соседству с дикими животными, которых мы здесь — от имени государства — охраняем.
— Непонятно, — отозвался Дэниел, желая, чтобы Джонни рассказал об этом поподробнее. — Вы хотите сказать, что местные жители против существования парков, против охраны животных?
— Нет, не против, пока могут извлечь для себя хоть какую-то выгоду. Если мы докажем им, что взрослая слониха стоит три тысячи долларов, что охотник, приехавший из-за океана на сафари, заплатит пятьдесят или даже сто тысяч долларов за то, чтобы увезти с собой голову буйвола в качестве трофея, если мы сможем наглядно продемонстрировать, что один-единственный слон стоит сотни, даже тысячи коз или тощих коров, которых они пасут целыми днями, и если они увидят, что какая-то часть этих денег перепадает и им, их племени, вот тогда они увидят смысл в охране диких животных.
— То есть вы хотите сказать, что у местных крестьян чисто меркантильный интерес?
Джонни с горечью рассмеялся.
— Охрана дикой фауны роскошь, которую могут себе позволить только высокоразвитые страны. Как и бескорыстную любовь к диким животным. Местные племена заняты тем, что борются за свое существование. Среднегодовой доход на семью здесь не превышает ста двадцати долларов в год, то есть десяти долларов в месяц. Они просто не могут забросить земледелие и скотоводство ради сохранения пусть красивых, но бесполезных диких животных. Чтобы выжить в Африке, те сами должны оплачивать свое содержание. На этой суровой земле бесплатного пансиона им ожидать не приходится.
— Просто, казалось бы, живя так близко к природе, местные крестьяне должны питать к животным какую-то любовь, что ли…
— Согласен, но любовь эта очень прагматична. В течение тысячелетий дикари, живущие в близком соседстве с природой, относились к ней как к неисчерпаемому источнику. Эскимосы охотились на карибу, тюленей и китов, американские индейцы — на бизонов. Они инстинктивно не злоупотребляли природными дарами, относились к ним по-хозяйски, чему мы так и не научились. Эти люди органично сливались с природой, но затем появился белый человек и принес с собой пороховой гарпун и винтовку Шарпа. Здесь, в Африке, цивилизация создала особые элитарные условия для белых охотников — специальные министерства по защите диких зверей, законы, по которым аборигены, охотящиеся на своей собственной земле, объявляются преступниками. Для горстки избранных создаются специальные условия — для того чтобы они могли наблюдать за дикими животными и восторженно умиляться.
— Вы рассуждаете как расист, — упрекнул Дэниел Джонни. — Старая колониальная система сохраняла диких животных.
— Так как же они не вымерли за тот миллион лет, что предшествовал приходу белого человека? Нет, политика колониальных властей в области защиты животных основывалась не на принципе сохранения, а на принципе протекционизма.
— А что, разве сохранение и протекционизм — не одно и то же?
— Нет, это разные вещи. Протекционизм лишает человека права пользоваться богатствами природы. Протекционисты считают, что нельзя убивать животных даже тогда, когда их существование угрожает выживанию всего вида. Если бы сегодня здесь находился протекционист, он не дал бы нам произвести отстрел, однако потом был бы недоволен последствиями своего собственного запрета, который привел бы к постепенному исчезновению всего поголовья слонов и даже гибели этого леса. Однако самая губительная ошибка старой колониальной системы в том, что коренное население лишено благ, которые приносит контролируемая охрана животных. Местные племена не получают своей доли при распределении доходов, и у них сложилось неприязненное отношение к диким животным. Исчез природный инстинкт управления природными богатствами. У них отобрали право управлять природой и заставили наравне с животными бороться за существование. В результате обычный средний африканец относится к диким животным враждебно: слоны топчут его сад, уничтожают деревья, которые он пустил бы на дрова; быки и антилопы поедают траву, на которой пасется его скот; его бабку когда-то утащил под воду крокодил, а отца разорвал лев… Так за что же ему любить диких животных?
— И что же делать? Есть ли выход?
— С тех пор как наша страна освободилась от колониального ига, мы стараемся изменить отношение народа к диким животным, — начал Джонни. — Сначала они потребовали, чтобы их пускали на территорию национальных парков, созданных белыми. Они требовали, чтобы их пускали туда рубить деревья, пасти скот, строить там свои деревни. Однако нам удалось разъяснить, какое значение для благосостояния страны имеет туризм, платные сафари для богатых охотников, а также контролируемый отстрел. Впервые им позволили участвовать в распределении доходов, полученных от разумной эксплуатации природы, и теперь они, особенно молодежь, понимают всю важность охраны животных. Однако, если сердобольные протекционисты из Европы и Америки смогут добиться запрещения сафари и продажи слоновой кости, все наши труды пойдут прахом. Это станет предзнаменованием гибели африканского слона, а впоследствии и всех остальных диких животных.
— Итак, в конце концов, это сводится к экономике? — спросил Дэниел.
— Как и все в этом мире, это сводится к деньгам, — согласился Джонни. — Дайте нам достаточно средств, и мы прекратим браконьерство. Сделайте так, чтобы местные крестьяне почувствовали, что им выгоднее оставаться вне парков, не пускать туда скот. Но ведь нужно найти источники финансирования. Новые независимые государства Африки, где сейчас наблюдается демографический взрыв, не могут позволить себе роскошь отказа от эксплуатации национальных богатств. Природу приходится использовать. Те, кто стремится нам в этом помешать, как раз и способствуют гибели африканской природы. В общем, если дикие животные согласны платить, значит, пусть живут.
«Великолепно получилось», — подумал Дэниел и сделал знак Джоку, чтобы тот остановил камеру. Затем схватил Джонни за плечо.
— Джонни, я сделал бы из тебя звезду. Ты просто создан для телеэкрана. — Он шутил, но в этой шутке была доля правды. — Как, Джонни, не хочешь? На телеэкране ты сделаешь для Африки гораздо больше, чем здесь.
— Ты хочешь, чтобы я переселился в гостиницы и аэропорты вместо того, чтобы спать под звездами? — поинтересовался Джонни с притворным возмущением. — Хочешь, чтобы у меня на животе жирок завязался? — Джонни ткнул Дэниела в солнечное сплетение. — Хочешь, чтобы я пыхтел и задыхался, пробежав сто метров? Нет, Дэнни, спасибо. Останусь-ка я лучше здесь. Буду пить не паршивую кока-колу, а чистую воду из Замбези. Буду есть настоящие свежие отбивные, а не занюханные биг-маки.
Последние рулоны посыпанной солью слоновьей кожи и последние, самые маленькие, еще незрелые бивни маленьких слонят они загружали при свете автомобильных фар. Когда, поднявшись по неровной, продуваемой ветрами дороге из котловины, они подъехали к Управлению национального парка, уже стемнело.
Джонни вел свой зеленый «лендровер» во главе медленно движущейся колонны рефрижераторов. Дэниел сидел рядом. Они разговаривали, легко перескакивая с одной темы на другую, как и подобает старым друзьям.
— До чего же ужасная погода. — Дэниел отер пот со лба рукавом защитной рубашки. Несмотря на приближавшуюся полночь, жара и влажность просто доводили до изнеможения.
