Даже в этом одеянии поэт казался изысканным.
— Я прочитаю, — сказал он. — Подождете?
— С удовольствием, — ответил я.
Я прождал до захода солнца.
Наконец Руми спустился в сад. Что-то неуловимо изменилось в его облике. Походка другая, что ли? Манеры? Трудно понять, когда видишь человека второй раз в жизни. Я взглянул ему в глаза. Решимость. Мрачная решимость. Что он надумал? Не позвонить ли Господу, пока не поздно?
Я подавил этот порыв. Ерунда! Показалось. Звонить не стал.
А зря.
— Сейчас будет намаз, а потом сама [115], — сказал Руми, и в его тоне прозвучало приглашение.
Я оценил. Странным показалось только время. Я слышал, что торжественные сама бывают в полдень по пятницам, после соборной молитвы.
— Я могу остаться? — спросил я.
Он кивнул.
— Сегодня ночь бракосочетания с Богом, — ответил он на мой незаданный вопрос.
Намазов было два — после захода солнца и с наступлением ночи. Как и положено, как и в Афганистане. Я уже не вздрагивал от крика: «Аллах акбар!» Я ждал сама, мистического танца дервишей, точнее, радения. Мне просто было любопытно.
В бассейне отразились звезды. Стало холодно. Градусов пять выше нуля. Дервиши, человек десять, все в колпаках и хирках, собрались во дворе. И началось действо.
Руми встал в центре, и дервиши трижды прошли мимо него. Было слышно, как они обмениваются приветствиями, но, по-моему, Мевляна говорил каждому что-то еще, очень тихо.
А потом начался танец. Они сбросили черные хирки и остались в белом: длинные белые рубахи под пояс и поверх них — белые куртки с длинными рукавами. Раскирули руки — правая открытой ладонью вверх, чтобы подучить благословение Бога, левая — ладонью вниз, чтобы передать благословение земле — и закружились на одной ноге. Картина в высшей степени странная, они казались неживыми: белые фарфоровые статуэтки в юбках-полусолнцах. И еще эти их колпаки: усеченный головной убор средневековой дамы. Я сказал бы, что они напоминали фей, танцующих фуэте, если бы они не были здоровыми бородатыми мужиками.
Звон молоточков золотобоев на рынке и шум водяных мельниц когда-то заставляли Руми пускаться в пляс прямо посреди улицы, невзирая на удивленные взгляды прохожих: «Что это тут выделывает уважаемый преподаватель медресе?» Ему было все равно. Его взгляд был обращен внутрь, как глаз Кухулина. Он — тоже герой, воин и жертва мистической любви. Что ему до общественного мнения? Это экстаз.
Они пели славословие пророку. Низко, глубоко, протяжно. Потом вступила флейта. Эта музыка затягивала, несмотря на нелепость происходящего.
Темп вращения увеличивался. Я вспомнил Чайтанью. Все мистические техники похожи. Возможно, это объясняется единством человеческой психологии и ничем больше. Чтобы достичь одинакового результата — экстатического состояния, — следует производить одинаковые действия. Но в чем тогда их сила, этих сумасшедших мистиков: Франциска, Терезы Авильской, Чайтаньи, Рамакришны, Руми? Одни из них приняли моего Господа, другие боролись с ним. Но во всех была внутренняя сила: тот, кто боролся, — боролся до конца, а тот, кто принимал, — принимал не из корысти, а по причине каких-то своих философских взглядов и принимал всем сердцем.
Я посмотрел на Руми, неподвижно стоящего в центре танца, единственного в черном среди белых одежд учеников, автора поэтического переложения уже набившей мне оскомину притчи о слоне в темноте.
Вдруг он сбросил хирку, раскинул руки и присоединился к танцу.
Протяжные гимны сменили короткие песни на персидском, греческом, тюркском.
Разрушил дом и выскользнул из стен,
Чтоб получить Вселенную взамен,
В моей груди, внутри меня, живет
Вся глубина и весь небесный свод.
Стало теплее. Сначала я снял шарф, потом пальто.
Я увлекся. Хотелось слушать еще и еще.
В стихах появились эротические образы. Это меня не удивило. Характерно для мистики, тем более мусульманской. Когда я читаю у Хайяма: «Запутан мой, извилист путь, как волосы твои», я понимаю, что волосы возлюбленной — символ завесы, скрывающей от человека Бога, а извилистый путь — дорога к нему.
Но здесь Хайям не в большом почете. Руми считается гораздо круче. И с эротикой обычно куда откровеннее. Что там католические святые с их видениями, в которых они сосут молоко из груди Мадонны! А как вам Аллах, являющийся в виде прекрасного безбородого юноши?
Дервиши кружились с бешеной скоростью. Я уже не видел людей. Сплошной вихрь белых одежд.
Эта земля не прах, она — сосуд, полный крови, крови влюбленных…
Вдруг один из дервишей упал как подкошенный. Его вынесли за пределы круга, положили на землю и как ни в чем не бывало продолжили танец. Потом я узнал, что это был сын Руми — Султан Велед.
Убейте меня, о мои верные друзья,
Ибо в том, чтобы быть убитым, — моя жизнь…
Упал еще один дервиш. Его имя я тоже узнал впоследствии: Хусамуддин, любимый ученик.
Танец возобновился. Стало совсем жарко. Я вытер пот тыльной стороной кисти, плюнул на приличия и стянул свитер. Над минаретом взошел тонкий серп луны.
Сделай гору из черепов, сделай океан из нашей крови…
И тогда упал Руми.
Танец сразу прекратился. Дервиши пали на колени и стали читать суры Корана.
Хвала Аллаху, господу миров
милостивому, милосердному,
царю в день суда!
Тебе мы поклоняемся и Тебя просим помочь!
Веди нас по дороге прямой…
