машину нежную и хрупкую.
Все-таки «Фольксваген» — хорошая машина, очень даже, хоть и «народный автомобиль». Всегда о такой мечтал. Мягкий ход, автоматическая коробка передач. Не то что какой-нибудь «Москвич», где рука болит от бесконечного переключения скоростей…
Мимо плыли невысокие лесистые горы, в долинах раскинулись виноградники и поля пшеницы, уже скошенные, с аккуратными круглыми скирдами, похожими на нарезанный рулет. Пахло хвоей и лимонником. Поля сменяли маленькие деревни и городки с побеленными домиками с черными линиями по второму этажу, под красными черепичными крышами. И здесь в машину врывался запах олеандров; розовые, белые, багровые, они цвели почти возле каждого дома.
Горная дорога была такой ровной и ухоженной, каких и в Москве мало. Дык, Пиренеи! Не Урал какой-нибудь или Кавказ, где езда по горным дорогам в кайф только для любителей адреналина. Хотя все равно мотает здорово: повороты, спуски, подъемы.
У меня был друг, который не любил водить машину, тот самый биржевой спекулянт. Мошенник он был прожженный и авантюрист. Выехал как-то на встречную полосу и разбил свое «Вольво» о «Волгу» министра Правительства Москвы. С тех пор за руль не садился, говорил: «Муторное занятие!» — и нанимал шоферов. Никогда его не понимал. Такое наслаждение!.. Особенно по здешним дорогам.
Я с трудом выторговал у Марка право сесть за руль, настолько он не доверял моим способностям. Но, увидев, что я все-таки не совсем «чайник», блаженно откинулся на сиденье и расслабился. Настроение портила только жара. В салоне автомобиля можно было запросто свариться, и мы то и дело передавали друг другу бутылку охлажденной «колы». Когда мы миновали Памплону, в лесу справа от нас возник расширяющийся клин пожелтевших деревьев.
— Странно, — удивился я. — До осени еще Бог знает сколько!
— Обрати внимание на стволы.
Стволы были обгоревшие.
— Зеленка не горит, — пояснил Марк. — А огонь идет вверх. Потому и клин.
Я даже обиделся. В конце концов, у кого из нас университетское образование?
Такие выгоревшие клинья встречались еще не раз, а однажды мы видели далекий дым и выжженные поля Еще бы — в такую жару! Как мы сами еще дышали!
Мы купили перекусить в маленькой горной деревушке, и я спросил, далеко ли до резиденции Святого Бессмертного Игнатия Лойолы.
— Отсюда еще километров пятнадцать. Третья развилка Только вас не пустят, — хозяин магазинчика усмехнулся в черные усы. — Там стоит кордон братьев- иезуитов и всех заворачивает. Старик Иньиго вообще никого не принимает. А уж туристов, — он выразительно посмотрел на нас, — терпеть не может.
— Нас примет, — весомо возразил Марк.
Черноусый пожал плечами.
Иезуитский кордон представлял собой двух молодых людей в серых пиджачках поверх беленьких рубашечек и при галстуках.
— Как они не задыхаются в такую жару! — изумился я.
Мы вышли из машины и направились к иезуитам.
— Проезд закрыт! — объявил один из них. — Это не туристский объект.
— Мы не туристы, — успокоил я. — У нас дело к Святому Бессмертному Игнатию Лойоле. Мы прибыли с дипломатической миссией от Эммануила, Первого Консула Российской республики.
На меня посмотрели с явным недоверием. Тогда я достал дипломатический паспорт и помахал им перед носом серопиджачников. Марк последовал моему примеру. Паспорта были пойманы и тщательно изучены. Охранники переглянулись, в их глазах мелькнул интерес. Один из серых вынул мобильник и удалился в кусты. Мы терпеливо ждали,
— Проезжайте, — произнес он, когда вернулся. — Святой Игнатий примет вас.
Мы с облегчением вздохнули и сели в машину.
Жилище Лойолы представляло собой внушительных размеров двухэтажный дом с арочной галереей по второму этажу, башенками и черепичной крышей. Над крышей торчала белая тарелка спутниковой антенны, а возле «хижины отшельника» находилась часовня.
Нас впустили и отвели в гостиную. Здесь бывший генерал ордена промурыжил нас около часа. И когда Марк отмерял по комнате, от восточного окна к западному, по крайней мере пятый километр, хозяин наконец соизволил появиться в дверях.
Он был среднего роста, лыс, имел маленькую клинообразную бородку, впалые щеки, нездоровый желчный цвет лица и к тому же слегка прихрамывал. Я вспомнил, что эта хромота — следствие раны, полученной Лойолой еще в молодости, когда он служил офицером в армии Карла V и защищал цитадель в Памплоне.
Я шагнул к нему навстречу и преклонил колено, чтобы поцеловать руку, но почувствовал на себе его цепкий взгляд и поднял голову. Лойола побледнел, отошел на шаг и впился глазами в мои руки, а потом в руки Марка.
— Вы служили вместе? — без предисловий резко спросил он.
— Нет, — удивился я. — Я никогда не служил, падре.
Лойола задумался. Казалось, он был в нерешительности. Он не дал мне поцеловать руку и не позволил встать. Я так и стоял, преклонив колено, в отличие от прямого Марка, не испорченного иезуитским образованием.
— Эммануил что-то передавал для меня?
— Господь! — поправил Марк, но поймал на себе горящий взгляд глубоко посаженных глаз Лойолы и сразу замолчал.
Я протянул святому Игнатию письмо, но он даже не раскрыл его.
— Что у вас за татуировка, молодой человек?
— Какая татуировка?
— На правой руке. У вас и вашего друга,
Я тупо уставился на свою руку. Там ничего не было. Марк тоже увлекся аналогичным исследованием и, судя по его реакции, с тем же результатом.
— Но у меня нет никакой татуировки! — воскликнул я.
Лойола задумался еще больше.
— Встаньте, молодой человек, — наконец сказал он мне. — Вам с вашим другом отведут комнату на втором этаже. Я обдумаю ответ.
— Совсем старик из ума выжил, — тихо сказал Марк, когда мы поднимались по лестнице. — У него уже галлюцинации. Хотя, говорят, он и раньше был помешанным. И дался он Господу!
И несмотря на вбитый в голову в колледже пиетет перед святым Игнатием, я подумал, что на этот раз Марк, пожалуй, прав.
Когда мы вошли в нашу комнату, первым делом я
