Он судорожно передохнул, взмахнул рукой, выкрикнул срывающимся басом:
Эти слова, видимо, были сигналом.
Конвоиры не успели выстрелить. На них навалились сразу со всех сторон. Того, кто стоял у кабины, сдернули за ноги на дно кузова, и через секунду на нем уже сидели трое или четверо, заламывая ему руки за спину. Федор Пузанков снял с него оружие. Второго конвоира, который сидел на борту, выбросили на ходу из машины. Когда он падал, Генка Дьякон, придержав, его за грудки, успел сорвать автомат.
Шофер слишком поздно понял, что происходит. Он услышал шум, оглянулся, но сквозь стекло, загороженное людскими телами, ничего не смог разглядеть. Раздался сильный стук по крыше кабинки — он остановил машину. И тут же увидел, как с двух сторон в полураскрытые окна к нему лезут дула автоматов. Его выволокли на обочину дороги и отняли пистолет.
— Все, братва, шабаш! — кричал Числов, отдуваясь и размахивая руками.
Он возбужденно бегал вокруг машины, потрясая автоматом и восторженно, громко, бессмысленно ругался. Его каштановая борода развевалась на ветру. Все обошлось так легко! Прошло едва полминуты, а машина уже в его руках и он на свободе! Теперь надо было сделать что-то разумное. Он огляделся.
Первое, что он заметил, был автомат в руках у Пузанкова.
— Федя, — позвал он мягко, — ты молодец! Все бы такие были рисковые, как ты! Отдай оружие, Феденька, отдай Короткому. У тебя будет другое задание.
Бандит, по кличке «Васька Короткий», тут же подскочил и протянул руку к автомату. Он был невысок и коренаст, с очень узким лицом, со впавшими и как-то по-особенному втянутыми внутрь щеками. Его называли еще «Ободранный Баран».
Федор Пузанков стоял с налитыми кровью глазами. Тяжелым кулаком отбил протянутую к нему руку.
— Федя, ты чего? — ласково позвал Числов, словно хотел разбудить спящего. — Ты очухайся, дружок. Опять психануть захотелось?
— Мое оружие!
— Твое. Ты добывал — к тебе и вернется. Отдаешь лишь на время. Потерпи полчасика.
Он снял автомат с плеча Пузанкова и передал Короткому.
Машина стояла у обочины, почти съехав в кювет передними колесами.
Позади на дороге лежал конвоир, выброшенный из кузова. Погиб ли он, ударившись о землю, или просто оглушен, это надо было выяснить. Шофер и второй конвоир сидели в кювете на самом дне. Оба молчали. Шофер сосредоточенно посасывал и с досадой разглядывал окровавленную руку.
Из заключенных только семеро, включая Пузанкова, заранее знали о готовящемся побеге. Остальные стали невольными участниками и свидетелями происшедших событий. Все они, сбившись в кучу, стояли сейчас у машины. Многие были подавлены, обескуражены. Но все громче стали раздаваться их голоса:
— Для чего все это?
— Мы не хотим! Не согласны!
Геннадий Числов высмотрел среди них самых испуганных.
— Эй, наблюдатели, притащите-ка мне сюда вон того дядьку, что лег отдыхать на дороге.
Конвоира принесли на руках. Он был жив, только разбил себе при падении голову и, кажется, сломал ногу. Его положили в кювет.
— Братва, — сказал Числов, — соберитесь поближе, я кричать не любитель. Значит, так: все вы теперь на свободе — кто по собственному почину, а кто и против воли. Если среди вас есть такие, кто стремится обратно в клетку, тех я силком держать при себе не стану. Ну-ка, отзовитесь, есть?
— Есть! — закричали стоявшие позади. — Такая свобода не нужна!
— Конвоира-то зачем изуродовали?!
Числов приподнялся на цыпочки:
— Кто недоволен? Ну-ка, выйди вперед!
Все умолкли.
— Боятся меня люди. Видишь, Федя? — сказал Числов. — Один ты, рисковый паренек, меня не испугался. Детки! — Он поднял руку. — Я вам вот что скажу: у кого срок малый, тем я и сам советую вернуться. Наказания вам не будет. Все валите на меня. Что б вы там самое худшее обо мне ни придумали, майор всему поверит. А мне здесь вы обуза. В таком большом количестве совершенно не нужны. Делайте, детки, правильные выводы. Кто хочет вернуться, отойди влево.
Отошли многие.
— Умные молодцы! — похвалил Числов. — Смелые, решительные ребята. Поглядите на них. Из ихней клетки открылась дверца в широкий свободный мир, а они говорят: «Нет, нет, дядечка, разрешите нам хоть как-нибудь пропихнуться обратно в тесную клетку, за железную решетку». — Он любовно поглаживал бороду. — Но только, детки, я с вами сейчас не расстанусь. Ведь вы такие послушные — как только попадете к начальничку, сразу ему выложите: «Числова мы оставили там-то, и он повел людей туда-то». А я вас пока что с собой возьму и отпущу со своих глаз откуда подальше. — Правильно я делаю, Федя? — обратился он к Пузанкову.
Тот буркнул:
— Мне что…
— Значит, будем считать — Федя мои действия одобряет. — Он засмеялся. — Теперь другой вопрос. Что нам делать с этими нашими приятелями? — Согнутым локтем он повел назад, в сторону кювета, где находились конвоиры.
— Оставим их тут, Генка!
Это негромко сказал — но все услышали — самый старший по возрасту, пятидесятилетний Влас Уколов. По кличке он почему-то был «Минька». В грязной узловатой руке он держал пистолет, отнятый у шофера, и то сжимал, то разжимал широкую ладонь. В другой руке пистолет мог выглядеть сторожем, защитником, хранителем спокойствия. В этой руке он был убийцей. И все поняли смысл предложенного: «Оставим их тут!» За этими словами стояла смерть.
— Подожди, Минька! Про таких, как ты, верно сказано: «Сед да умен — два угодья в нем». Ты умный человек. А то, что седой, — это всем видно. Совет твой хороший, но давай-ка мы самих этих мужчин спросим, как нам с ними поступить. — Он задумчиво взглянул на шофера. — У тебя, друг, детишки есть?
— Есть, — неохотно подтвердил шофер.
Ему было стыдно оттого, что он вступает в разговоры с бандитами и, признавая, что у него есть семья, этим самым как бы просит о снисхождении. Но он был молод, и ему казалось, что погибнуть сейчас от руки взбесившегося бандита, погибнуть не в бою, а вот так, распластавшись в кювете, после того как тебя обезоружили, — это черт знает какая глупость. И он угрюмо повторил:
— Дети есть. Трое.
Конечно, он понимал, что если Генке Дьякону покажется выгодным его уничтожить, то дети, будь их хоть десять, не продлили бы ему жизни ни на одну минуту. Вероятно, Числов, самый умный из банды, рассчитал, что если шайку изловят, то за убийство придется отвечать по самому суровому счету.
— Вот видишь, Минька, — человек перед нами ответственный за свою семью, у человека дети. Можно, конечно, их осиротить, да какая от этого польза? Пускай молодой мужчина благодаря своих малых ребятишек останется жив. А как у тебя насчет детушек? — спросил он у конвоира.
Тот глядел исподлобья и молчал.
