— Ну и? — насторожился Виктор. — Куда он через полгода делся со своими розами?
— На Валерии женился. — Доктор Олег злорадно хмыкнул. — У Июльчика сестра есть… ты бы видел! А, ты видел? Ну, она в этого крутенького вцепилась, как репей в собачий хвост. Он и женился. Через два месяца сбежал. Опять к нам ездить стал. Правда, пореже и без розочек. Посуду недавно привез. Уголь обещал. За электричество заплатил, аж за три месяца. И к Июльчику не пристает. Вполне нормальный мужик оказался.
— Во дела, — сказал Виктор растерянно. — Вы тут что, все как один герои и подвижники?
— Ага, — охотно согласился доктор Олег. — Все как один. Более или менее. А ты к Июльчику приехал?
Виктору не понравился тон, каким был задан этот вопрос. Легкомысленный какой-то тон. Да и сам вопрос не понравился. Интересно, какого ответа ждет от него доктор Олег?
— Нет, — твердо ответил Виктор. — Я приехал не к Юлии. Я приехал за ней.
Доктор Олег смотрел на него спокойно, доброжелательно, хлопал желтыми ресницами, наконец, с сочувствием сказал:
— Не повезло…
Виктор тогда не понял, что доктор Олег имеет в виду. Кому не повезло — интернату? Доктору Олегу? Юлии? Или самому Виктору?
На второй день своего гостевания в Хоруси Виктор уже точно знал, что не повезло ему самому. Он наблюдал, как Юлия живет: ходит по саду с Машкой на руках, или по интернату — в окружений детей, или возится в огороде, на кухне, в этой их швейной мастерской, или говорит с мамой Ниной, или играет в шахматы с отцом, или держит за шею козу Матильду, пока доктор Олег пытается ее подоить, или помогает какой-то пожилой нянечке гладить постельное белье… Здесь и она была совершенно другой, не той, которую он запомнил по круизу. Здесь в ней не было и тени той мрачноватой отчужденности, этакой холодной надменности, на которую с размаху налетал каждый уж очень сильно разбежавшийся. Здесь она была веселая, смешливая, энергичная, открытая, как ребенок, спокойно уверенная в себе, как очень сильный взрослый человек. Здесь она была счастливая. И в золотых ободках вокруг зрачков плясали отсветы этого счастья.
А он был ни при чем.
Она просто не может оставить маму Нину, утешал он себя. Она любит маму Нину, а та действительно уже старенькая, да и болеет, ему доктор Олег все о ее сердце рассказал. Если бы не мама Нина — Юлия, возможно, согласилась бы уехать из Хоруси. Все-таки Лондон… Но какой-то малоизученной частью спинного мозга Виктор все же смутно понимал, что все не так просто, и вообще — все не так… Она там очевидно и откровенно счастлива. А он ни при чем. Вот и все.
Вот и все? Если это все, ему совершенно не интересно жить дальше, вот что он понял. Если Виктор ни при чем в Хоруси, тогда он нигде и никогда не будет «при чем»… Сколько раз, перечитывая письма доктора Олега, в которых тот невыносимо подробно излагал свои наблюдения особо интересных случаев, Виктор внезапно вспоминал самые значительные эпизоды из своей нынешней практики: на прошлой неделе доверили пять строк в историю болезни записать. Под диктовку. А месяц назад удалось молоточком по коленке одного больного постукать. А вчера даже посмотрел глазное дно у… коллеги. А что? Тоже дело. Хотя бы для того, чтобы не забыть, как оно выглядит, это самое глазное дно. Грамотный специалист, образованный, перспективный…
Вчера вечером звонила Катерина.
— Ты что, сдурел? — заорала она в трубку, не догадавшись хотя бы поздороваться. — Что это за фокусы еще? Я тут последние полгода каждый день рассказываю Биллу, какой ты для клиники незаменимый специалист, что за тебя двумя руками держаться надо, что новый контракт должен быть хотя бы года на три… А он мне сегодня заявляет, что ты отказался! Это что, у тебя шутки такие?!
Надо же, какой у Катерины акцент заметный, удивился Виктор. Как это он раньше не слышал? Может быть, и сам он по-русски уже с акцентом говорит?
Стараясь четко выговаривать слова и слегка утрируя ма-асковска-ае пра-аизна-ашение, Виктор спокойно ответил сестре:
— Никаких шуток. Просто я нашел работу гораздо… выгоднее.
— Что?! — взвилась Катька. — Выгоднее работу он нашел! Главным психиатром армии США, да? Личный самолет, апартаменты в Белом доме, вилла на Ривьере, да? Ты там пьяный, да?
— Нет, — стараясь не раздражаться, ответил он. И что это за привычка у Катьки такая противная — чуть что: «Ты там пьяный?» Издержки профессии, надо думать. — Я тут не пьяный, я тут совершенно трезвый. И я не буду главным психиатром армии США. Я домой возвращаюсь.
— Так, — зловеще заключила Катька. — С тобой все ясно. — И бросила трубку.
Подумать только, все ей с ним ясно. Ему самому ничего с собой не ясно, а ей, видите ли, все с ним ясно. Ясновидящая ты наша…
Телефон опять зазвенел. Виктор включил автоответчик и пошел было из комнаты, но остановился на пороге, услышав Катькин голос.
— Вить, приходи к нам завтра на обед, — совершенно спокойно и даже ласково пригласила Катька. — Чужих не будет, приходи. — Она помолчала и с легкой ехидцей добавила: — Я тут письмо от Юлии получила, с фотографиями…
Виктор метнулся к телефону, схватил трубку и торопливо закричал:
— Кать! А чего это завтра? Зачем это завтра? Я уже сегодня есть хочу. Ведь еще не поздно, нет?
— Восемь часов, — подсказала Катерина. — Пока соберешься, пока доедешь — считай, девять. Это как, не поздно обедать? Да и нет у меня сегодня ничего толкового… Хотя нет, могу спагетти приготовить. Или ризотто. Тебе чего больше хочется?
— Я через двадцать минут буду, — не слушая ее, заявил Виктор, бросил трубку и выскочил из квартиры, на ходу натягивая плащ.
А потом весь вечер он просидел у Катьки и Алана, снова и снова перечитывая письмо Юлии и почти не замечая присутствия хозяев. Он был полностью поглощен странным, новым для него, завораживающим чувством — даже скорее предчувствием — чего-то значительного, огромного, невиданного… Чего-то самого главного в его жизни. И письмо Юлии было напрямую связано с этим его предчувствием.
Хотя ничего особенного в ее письме не было. Много об интернате: микроавтобус им кто-то подарил, купили новые шторы и стулья для младших, завели еще двух коз, бабе Насте сделали операцию, очень удачно, она уже через неделю на работу выйдет. Доктор Олег сказал, что, может быть, у них будет еще один врач… Кое-что о Машке: Цыпленок растет не по дням, а по часам, болтает без умолку и лезет куда попало, даже на шкаф недавно пыталась забраться. Очень красивая девочка получается, глазки у нее будут синие, а волосики — почти золотые… О маме Нине новости не очень веселые: опять болеет, почти две недели лежала, сейчас вроде получше. Передает привет и зовет в гости…
О себе Юлия не писала ничего, но Виктор за каждым словом, выведенным четким, круглым, немножко будто детским почерком, видел ее: как она там идет в интернат по тропинке сквозь старый сад, и как вешает те новые шторы, и как радуется дареному микроавтобусу… И как сидит у постели мамы Нины, тревожно заглядывая ей в лицо. И как снимает Машку с какой-нибудь верхотуры, куда той удалось влезть. И ее бесшумные, точные, плавные движения в ритме медленного пламени, и ее балахонистые одежки — необычные, немножко странные и в то же время какие-то очень уместные…
А он ни при чем.
— Может, у нас останешься? — предложила Катерина, с непонятным выражением наблюдая за ним. — Все равно завтра выходной. Оставайся, хоть пообщаемся как следует. А то все по телефону да по телефону. Оставайся. Утром все обговорим.
Вот уж чего ему совершенно не хотелось — так это обговаривать что-нибудь с Катькой. И вообще ему незачем ничего ни с кем обговаривать. И ловить на себе внимательные взгляды Алана ему тоже не хотелось. Ему хотелось закрыться в своей квартире, отключить телефон, сесть в любимое — оно же единственное — кресло и еще раз перечитать письмо Юлии. А потом посмотреть кассету о круизе. А потом опять почитать ее письмо. А потом самому написать письмо доктору Олегу. Что он там говорил о еще одном враче для интерната? Как сказала бы Юлия: «Интересно, поподробнее, если можно…»
— Нет, я пойду, — заторопился Виктор. — Я, кажется, электричество не выключил. Да и вообще… Я
