даются… Но тут тетка подняла черные веки, и на Тамару глянули Анины синие глаза, немножко сонные и забавно косящие, как у младенца. Глаза проснулись, сфокусировались на лице Тамары, серые губы дрогнули, блеснули белые зубы в такой знакомой, такой родной улыбке, и Анна тихо сказала незнакомым хриплым голосом:
— Ну вот, а ты боялась.
Огромное, оглушающее облегчение чуть не сбило Тамару с ног, затряслись руки и ноги, закружилась будто опустевшая вмиг голова, она обязательно упала бы, если бы кто-то не подсунул ей стул.
— Ты плохо выглядишь, — строго сказала Анна. — Что, не выспалась? Отец, Натка, а вы куда смотрели? Почему за матерью не следите?
Она перевела взгляд куда-то за плечо Тамары, и та оглянулась: Николай и Наташка, оказывается, были тут же, стояли за ее спиной, держались за руки и с одинаковым испуганным и растерянным выражением смотрели на Анну.
— За ней проследишь, как же, — виновато буркнула Наташка. — Она разве ж кого слушает?
— Немедленно домой — и спать, — приказала Анна и закрыла глаза. — Я тоже посплю немножко. Завтра приходите…
Лицо у нее опять стало чужое, неживое, страшное, и Тамара опять испугалась, но зеленый врач — оказывается, врач тоже был здесь — сказал, что Анна просто уснула, все в порядке, на самом деле все в порядке, она устала, ей надо отдохнуть. И вам, дорогие товарищи, тоже надо отдохнуть. Особенно мамочке — виданное ли дело, почти сутки на ногах! Тамара не сразу поняла, что врач говорит о ней, мамочкой посторонние люди называли ее последний раз в роддоме, когда она Натку родила. А когда поняла, что почти сутки на ногах — это о ней, то сразу и почувствовала эти сутки всем своим измученным телом, всей своей изболевшейся душой.
Потом было заднее сиденье автомобиля — такси, наверное, — мерное покачивание и тихие голоса Наташки и Николая, которые убаюкивали ее, успокаивали, усыпляли… Потом оказалось, что она уже сидит в собственной кухне на жестком диванчике, смотрит на чашку, стоящую перед ней на столе, и слушает шум воды в ванной. В кухню заглянула Наташка, приказала строгим голосом:
— Пей бульон. Сейчас купаться будем. Ты что такая кислая? Что-то не так?
— Диван жесткий, — пожаловалась Тамара. — Ненавижу этот диван. В больнице такой же. Надо выбросить.
— Выбросим, — пообещала Наташка. — И из больницы заберем и выбросим. Купим им большой, мягкий и с подушками. Прямо завтра. У тебя как со временем?
Завтра у нее со временем было все в порядке. Теперь у нее со временем будет все в порядке. У нее осталось все ее время, вся ее жизнь, и она может распоряжаться своей жизнью правильно. Теперь она знает, как правильно распоряжаться жизнью.
Глава 12
Анна выздоравливала быстро, чувствовала себя хорошо. Тамара уже ничего не боялась, но все равно каждую свободную минуту проводила у нее в больнице. Таскала ей тонны книг, яблоки, мед, цветную капусту, врачам и медсестрам — шоколад, духи и коньяк, нянечкам — деньги в конвертах. Со всеми перезнакомилась и, наверное, всем надоела до смерти своими бесконечными вопросами о состоянии здоровья дочери. Состояние было нормальным, состояние было просто отличным, она и сама это понимала, но все равно спрашивала — наверное, затем, чтобы лишний раз услышать это. Наташка тоже бегала в больницу — не потому, что боялась за Анну, а затем, чтобы забрать у нее очередной уже прочитанный детектив или получить формальное разрешение поносить какую-нибудь одежку. Николай заходил проведать Анну, кажется, довольно часто, но Тамара там с ним почти не встречалась. Она нигде с ним почти не встречалась — убегала ни свет ни заря на работу, с работы посреди дня бежала к Анне, от нее — опять на работу, вечером — опять к ней. Утром, когда она уходила, Николай еще спал — у него продолжался отпуск, ему торопиться было некуда. Вечером, когда она приходила, Николай уже спал или собирался спать, досиживая перед телевизором последние минуты. Справедливости ради надо сказать, что все домашнее хозяйство в эти дни свалилось на него, и он с этим хозяйством вполне справлялся. Обед был приготовлен, посуда вымыта, пыль вытерта, а корзина для грязного белья стояла пустая. Вот и хорошо. Жизнь Тамары под завязку была наполнена Анной и работой, и отвлекаться на всякие бытовые глупости она просто не могла. Нельзя было отбирать время у Анны, и нельзя было отбирать время у работы. Тем более, что скоро должен был приехать Юрий Семенович, и Тамаре совсем не хотелось, чтобы к его приезду остались какие- нибудь хвосты, хоть что-то невыполненное, нерешенное, несделанное. Или сделанное не так.
Юрий Семенович приехал несколько раньше, чем ожидалось. Тамара в обеденный перерыв съездила к Анне, вернулась в офис — и увидела его машину возле подъезда. И огорчилась: ей бы еще три дня, всего три дня! Послезавтра выписывают Анну, а потом она могла бы целый день просидеть за рабочим столом ни на минуту не отрываясь, просмотрела бы все бумаги, проверила бы все документы, сложила бы красивой стопочкой все папочки — и встретила бы Юрия Семеновича со спокойной гордостью: на, смотри, какая я молодец, как я хорошо справляюсь, какой у меня повсеместно порядок, учет и контроль! А сейчас ее стол завален бумагами, и шкафы разинуты… Учет и контроль, конечно, безупречные, в этом-то она не сомневается, а что касается порядка — так тут хвастаться нечем. Нет той наглядности. Ну, что ж теперь говорить.
— Привет, — сказал Юрий Семенович, оборачиваясь на звук открываемой двери. — Ну, что ты мне сразу не позвонила-то? Все сама, все сама… Никогда помощи не попросишь. Что за привычка у человека, аж зло берет, ей-богу. А надорвешься? Вот надорвешься — и коньки отбросишь. И что тогда с тобой делать?
— А что тогда со мной делать? — удивилась Тамара, сразу забывая о порядке, который так хотела ему продемонстрировать. — Тогда уж со мной ничего сделать не удастся. Только похоронить.
Галина Николаевна и Леша, сидевшие за одним столом, склонившись над какими-то бумагами, одновременно подняли головы, глянули на нее осуждающе, сердито фыркнули и опять уткнулись в свои бумаги. Юрий Семенович оглянулся на них, тоже сердито фыркнул и опять уставился на Тамару, не сводя с нее мрачных темных глаз:
— Пойдем к тебе. Кофе дашь?
Вслед за ней он зашел в ее заваленный бумагами кабинетик, быстро огляделся, выразительно подняв бровь, и Тамара тут же вспомнила о порядке, который она так хотела ему продемонстрировать.
— Не успела убрать, — виновато сказала она, освобождая один стул от бумаг. — Я думала, ты позже приедешь. Заработалась немножко.
Юрий Семенович помог ей снять шубу, повесил ее в шкаф, снял и повесил в шкаф свою куртку, вынул с полки чашки и банку кофе, заглянул в чайник — есть ли вода? — кивнул, включил чайник в розетку, а уж потом неторопливо подвинул стул ближе к ее столу, дождался, когда она сядет, и сел сам. Все он делал как-то уверенно, как-то уж очень по-хозяйски. Тамаре эта его манера всегда страшно нравилась и в то же время смутно чем-то раздражала. Наверное, она просто завидует. Ей тоже хотелось бы так себя чувствовать везде и всегда — спокойной, уверенной, настоящей хозяйкой собственной жизни плюс всего окружающего.
— Между прочим, здесь ты хозяйка, — сказал вдруг Юрий Семенович, внимательно следя за ней мрачными темными глазами и слегка улыбаясь насмешливой улыбкой.
Она невольно вздрогнула и с испугом посмотрела на него: мысли читает, что ли?
— Я про то, что ты не обязана мне что-то объяснять или, тем более, в чем-то оправдываться, — помолчав, продолжил Юрий Семенович. — Это твоя собственная фирма, твой стол, твой порядок. Забыла, что ли?
— Да нет. — Тамара с облегчением улыбнулась и вдруг призналась неожиданно для себя: — Просто ужасно хотелось похвастаться, как у меня все хорошо получается. А тут… Вон какой бардак.
— Польщен. — Он недоверчиво хмыкнул и опять задрал бровь. — Ты лучше признайся, почему мне сразу не позвонила, когда Анюта заболела?
