двигая какие-то бумажки на столе и не глядя на Веру.
— Что ж тут непонятного? — удивилась она. — Конечно, понимаю. Положение у вас, прямо скажем, незавидное.
На предварительных разбирательствах она вела себя, как первоклассница в кабинете директора школы, испуганно таращила глаза, затравленно озиралась и на все вопросы шептала: «Не знаю… Не помню… Не понимаю…» Наверное, авторитетная комиссия и сейчас от нее того же ждет. Кажется, сначала даже не поняли, что она сказала. Только декан, наконец, оторвался от своих бумажек, поднял на нее растерянный взгляд и полез в яму:
— То есть как?.. Вы что имеете в виду?..
— Я имею в виду ситуацию, в которой вы все оказались, — с сочувствием в голосе объяснила Вера. — В большинстве своем вы порядочные, умные, добрые люди. Я бы даже сказала — благородные. Да, вот именно это слово — благородные! У вас у всех есть чувство собственного достоинства, моральные принципы, уважение к закону… И к клятве Гиппократа.
Они слушали со смятением чувств, но не без удовольствия и законной гордости. Идиоты. Молча ждали продолжения. Декан опять сорвал паузу:
— Ну и что? О чем вы говорите вообще?
— О вашем положении, — терпеливо ответила она. — Согласитесь, если такие люди оказываются в положении, когда вынуждены встать на сторону насильника, клеветника и клятвопреступника, то их положению не позавидуешь. Разве не так? Интересно, кто — или что — вас вынуждает.
И опять, кажется, они не поняли, сидели, как замороженные. Потом началось шевеление: кто-то с кем-то переглянулся, кто-то, наоборот, уставился в пол, кто-то даже пробормотал себе под нос: «Ничего себе»… И вдруг Ангелина Федоровна заорала, срываясь на сиплый визг:
— Неправда!.. Алексей Иванович удивительный человек!.. Прекрасный!.. Не слушайте ее!.. Ее кто-то научил!.. С больной головы на здоровую!.. Она его сама преследовала!.. Из молодых, да ранняя! Хотела на него ребенка повесить! Алименты потребовать! А сама про мораль! Развратная особа!..
Ангелина Федоровна захлебнулась своим криком, закашлялась, и в нечаянной тишине отчетливо прозвучал тихий, но очень злой голос Алексея Ивановича, удивительного и прекрасного ее шефа:
— Ангелина, да замолчи ты, дура припадочная!
По комиссии прошел шумок, Ангелина выхватила из сумки платок и прижала его к глазам, декан шлепнул ладонью по столу и, стараясь говорить очень решительно, раздельно произнес:
— Так! Отаева! Отвечайте по существу! Чей ребенок? Какие алименты? При чем тут Алексей Иванович?
— Не знаю, — по существу ответила Вера. — Про ребенка я ничего не знаю. Тем более — про алименты. Может быть, Ангелина Федоровна меня с кем-нибудь перепутала? У меня никаких детей нет. Я вообще девственница. Извините.
Члены комиссии оживились, кто-то хихикнул, кто-то недоверчиво хмыкнул, кто-то задумчиво буркнул: «Приплыли».
— Ага, — засипела из-под платка Ангелина Федоровна. — Сама невинность! А кто отказывался аборт делать? Алексей Иванович мне все рассказал!
— О! — задумалась Вера. — Вы уверены, что он говорил обо мне? И имя называл? Ай-я-яй… Тогда это уже статья. Придется в суд подавать. А я ведь простить хотела. Простить и забыть. Не ломать человеку жизнь. Но раз уж не просто оскорбления личности, нанесение легких телесных повреждений и попытка изнасилования, но еще и распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство гражданина… в смысле — гражданки… мои честь и достоинство, прошу прощения за сбивчивость объяснений. Волнуюсь очень… Ангелина Федоровна, вы согласитесь повторить ваши слова в суде? Впрочем, не важно. Вас и так слышали почти полтора десятка человек. Абсолютно честных, благородных и законопослушных.
— Ее кто-то научил! — опять засипела Ангелина Федоровна. — Честь и достоинство! А сама со всеми подряд спит! Со всем институтом переспала! Все говорят! Спросите вон у Дениса Михайловича!
Комиссия вразнобой загалдела.
— Извините, вот в это я никогда не поверю! — Вера заговорила строго, спокойно, но громко, перекрывая общий галдеж. — Чтобы кто-то из нормальных мужчин так подставлялся? Нет, не могу поверить. Представляете, как будут выглядеть эти лжецы, когда на суде огласят заключение медэкспертизы? Ведь им товарищи до конца жизни будут этот позор напоминать!
Комиссия стала заметно расслаиваться, в обе стороны отодвигаясь от Алексея Ивановича и Дениса Михайловича.
— Кто-то научил, — из последних сил сипела Ангелина Федоровна. — Чешет без запинки… Научил… Сама бы не додумалась, ведь дура же набитая!
— Это ты дура, — сорвался удивительный и прекрасный Алексей Иванович. — Натрепала тут, истеричка… Тебя, о чем просили? Ой, ну ду-у-ура…
Он вскочил и стал выбираться из-за стола. Члены комиссии шарахались от него вместе со своими стульями.
— Отаева у нас лучшая студентка, — рассеянно сказал декан, наблюдая за активными передвижениями членов комиссии. — И школу с золотой медалью, да… И у нас за четыре года ни одной четверки… И пять публикаций в медицинских изданиях…
— Научил кто-то, — в последний раз упрямо просипела Ангелина Федоровна, вскочила и поспешила за своим удивительным шефом.
— М-да… — пробормотал декан, когда дверь за ними захлопнулась. — Отаева, можете быть свободны. Мы тут с товарищами еще кое-что обсудить должны. Я правильно понимаю ваши мысли, господа?
Главврач со своим замом пошептались и одинаково кивнули головами. Остальные члены комиссии неопределенно пожали плечами.
— Минуточку, — робко сказала Вера. — А можно один вопрос? Да? Я бы хотела знать, что мне, собственно, инкриминировали?
— В заявлении заведующего кардиологическим отделением написано, что вы его… избили, — пошуршав бумажками, сказал главврач с неловкостью в голосе.
— Я? — Вера распахнула глаза и недоверчиво улыбнулась. — Правда, что ли? Ой, нет, кому сказать — не поверят… в нем же центнер весу, наверное! Как избила?
— Шваброй, — неохотно буркнул главврач.
— А, это вы так пошутили, да? — Вера неуверенно хихикнула и смутилась. — Извините… Я просто не ожидала такой… такого… Максим Семенович, я пойду, да?
Не дожидаясь ответа, она вскочила и торопливо пошла к выходу, зажимая рот обеими ладонями и часто дыша сквозь пальцы. Выскочила в приемную, прикрыла дверь не до конца и прислушалась. В кабинете пару секунд стояла тишина, потом чей-то административный бас с детским изумлением сказал:
— Шваброй?! Круто…
И тут же комиссия хором захохотала. Вера прикрыла дверь плотнее.
— Ну, чем кончилось?
Вера оглянулась — в углу в мягком кресле вальяжно развалилась бессменная секретарша всех деканов института за последнюю тысячу лет. Ногти красила.
— Василиса Васильевна, вы лучше меня знаете, чем кончилось, — мягко упрекнула секретаршу Вера. — Или еще не кончилось.
— Не обращай на них вниманья, — пропела Василиса Васильевна на мотив «Не обольщай меня без нужды». — Все они козлы. Были, есть и будут… Ничего лак, да?.. И маразматики все старые. И молодые — тоже маразматики. И даже совсем юные. Они такими уже рождаются. Иди, сейчас расходиться будут.
Василиса Васильевна была, как она говорила, потомственной феминисткой в седьмом колене, поэтому к студенткам относилась хорошо, а к Вере — почему-то лучше всех. Наверное, чувствовала в ней родственную душу.
Тёзке Вера рассказала не все, но до тёзки кружными путями дошло многое. Вот тогда-то тёзка и испугалась всерьез и надолго, и даже на некоторое время прекратила давать ценные житейские советы,
