Зябликовым ждали Анну Петровну возле суда уже давно, сидя в машине Ри: не могла же она не прийти, раз обещала. Она появилась скорее, чем они думали, и издалека узнала джип Ри. Да они сами тоже уже вышли и стояли возле ограды.
— Куда вы идете, там перерыв до завтра, уже никого нет, — сказал Старшина.
Анна Петровна молча повернулась и пошла в другую сторону. Вид у нее был самый обыденный, в ее хозяйственной сумке был виден сверху вилок капусты.
— Вы опознали, это он? — спросил Старшина, догоняя ее и скрипя ногой рядом.
— Он самый.
— Нам очень жалко, честное слово, — сказала Ри, которая никогда не видела сына Анны Петровны, да ей бы и не пришло в голову поинтересоваться, какой он.
— Мы просто хотели вам помочь, — сказал Майор. — И с деньгами вашими мы теперь не знаем, что делать, а вам нужно. Поминки, то да се.
— Не надо мне никаких ваших денег, — сказала Анна Петровна. — И поминок я устраивать не буду. Для кого — для наркоманов? Может, им еще героину на ваши деньги купить?
Она стала рыться в сумке, для чего пришлось поставить ее на землю и вытащить оттуда мешавшую капусту, потом пакет с разноцветными клубками и спицами, потом готовый уже свитер с рыбками, а там уж с самого низу она достала веселенький перламутровый старый мобильник Ри:
— Вот, Огурцова, возьмите ваш телефон, он мне не нужен.
Анна Петровна сунула мертвый мобильник в руку Ри.
— Погодите, я вас отвезу, у вас капуста…
— Не надо.
Она стала складывать свое хозяйство обратно в сумку, расчетливо положила теперь капусту вниз, потом спицы с клубочками, сложила свитер и собиралась было положить его сверху, но вдруг какая-то неожиданная мысль изменила ее намерение, она повернулась к Зябликову и сунула свитер ему в руки:
— Это вам.
— Мне? — ошарашенно спросил Зябликов.
— Да, ведь моему сыну он больше не нужен. Это тебе.
— Нет, Анна Степановна, вы его, может быть, продадите или сами будете носить, — бессвязно бормотал Майор, пытаясь всучить ей свитер обратно, — я не заслужил…
Но она уже подняла свою сумку, повернулась и пошла к остановке.
— Карточка! — крикнула Ри, открывая крышку телефона.
Но приемщица из химчистки уже лезла в трамвай. Да и не нужна была теперь ей эта карточка, некому ей было больше звонить. Ри вынула желтую карточку и вертела ее в руках, поскольку урны рядом не было. Майор прижимал свитер комком к груди.
— Ну и пожалуйста, — сказала Ри. — Вас куда-нибудь отвезти, Старшина? Ваш «Князь», я слышала, опять умер?
Ему понадобилось какое-то время, чтобы словно вернуться от-куда-то и тогда уже только расслышать ее вопрос.
— А сама-то ты куда поедешь? — с сомнением спросил он.
— Не знаю, поеду, может, в теннис поиграю, поплаваю…
— Не стоит тебе сейчас в теннис, — почему-то догадался Зябликов. — Может, лучше пойдем со мной, я же тоже в спортзал, посмотришь, как мы там дзюдо занимаемся.
— И вы тоже дзюдо на одной ноге? — удивилась Ри.
— Ну, у меня же одна, где я вторую возьму? Но я в партере их всех делаю.
— Прикольно, — сказала Ри, глядя, как неловко он комкает в руках свитер. — Но у меня свой фитнес. Я бы вас могла туда позвать, но вы же не захотите.
— Да меня, наверное, и не пустили бы, — сказал он, — Если бы захотел, я бы, конечно, смог прорваться, но что мне там делать? Отметелить если только там кого- нибудь. Может, отметелить кого-нибудь тебе, а, Ри?
— Да нет, за что? — подумав, сказала Ри.
— Ну, поезжай тогда, я доберусь.
Она забралась в свой джип и уехала.
Вторник, 1 августа, 20.00
В доме Мурата Исмаиловича действительно было на что посмотреть. Хотя и у них с Сашком тоже дом был не бедный, но здесь все было устроено с фантазией, и восточные вкусы хозяина чувствовались ненавязчиво, а только в некоторых деталях, в коврах и саблях на стене. Особенно же поражал участок, огромный, как лес, с поляной между елками только посредине; таких участков на их направлении, слишком дорогом и застроенном, пожалуй, даже и быть не могло.
— Тут у нас кабинет, — мягко ворковал Хаджи-Мурат, — вот это все книги по юриспруденции, есть очень старинные, хочешь посмотреть?
— Не сейчас.
— Ну, не сейчас, — согласился он, — сейчас ты в них ничего и не поймешь. Вот когда закончишь хотя бы курса три, я сам тебе объясню.
— Мне уже что-то расхотелось поступать на юридический, — сказала Ри. — Мне что-то эта профессия уже разонравилась.
В наступающих сумерках она видела сквозь ветки деревьев высоченный забор, и там еще была охрана на въезде, у решетчатых ворот.
— Местные ребята, — пояснил Мурат, проследив направление ее взгляда из окна кабинета на втором этаже, — Но все бывшие десантники, у них мышь не проскочит.
Что-то в этом пояснении про десантников заставило Ри насторожиться, и она спросила как бы в шутку, следя за человеком в камуфляжной форме у ворот:
— А они нас выпустят?
— Тебя только со мной. А куда тебе ехать, Ри? Ведь так тебя называют друзья? Можно, я тоже буду тебя так называть?
— Муж, кстати, называет меня Мариной, — сказала Ри. — И тебе придется отвезти меня к нему. Мне что-то у тебя стало неуютно, Мурат.
— Твой муж вернется только к утру и, как всегда, пьяный, — сказал Мурат. — Ты же его не любишь, Ри. А он тебя?
— Это не твое дело, — сказала Ри, — Давай-ка вези меня к клубу. Что-то у меня сегодня настроение не гостевое. Уж лучше к мужу.
— Твоего мужа предупредили, что он не увидит тебя несколько дней, — сказал Мурат, который уже не был теперь таким мягким, как обычно. — Ему придется с этим смириться, даже если он и расстроится. Будем считать, что он продает тебя вместе с акциями фитнес- центра, которые покупает Вика. А тебя она уступила мне. И отдай мне, пожалуйста, Ри, на некоторое время свой мобильный телефон.
Она быстро отступила к двери, доставая мобильный, но и он очень проворно для своих лет прыгнул за ней и сжал очень сильные пальцы у нее на запястье.
— Ты, безусловно, лучше меня играешь в теннис, но я не думаю, что ты сильнее меня, — сказал он, продолжая держать ее за руку, — Впрочем, я не собираюсь с тобой драться, но ты же не хочешь, чтобы я вызвал охрану?
Ри отдала телефон, он отпустил ее руку, и она села на диван в кабинете. Диван был низкий, коленки ее сразу поднялись выше головы. Мурат увидел мелькнувшие под короткой юбкой белые трусики, глаза его сразу остекленели.
— Ну, ты ведь и так можешь меня трахнуть, Мурат, — сказала Ри, стараясь, чтобы ее голос звучал убедительно, но не слишком возбуждающе. — Я же не против. Но потом мне надо домой, чтобы завтра ехать в суд. Меня же будут искать в суде, Мурат, ты понимаешь?
— Они тебя никогда не найдут, — сказал он. — А тебе туда как раз и не надо.
— Ты что, извращенец, Мурат? Ты хочешь трахнуть меня как-то по-особенному? Вместе со своими десантниками? Ну скажи, чтобы я хотя бы была к этому готова.
Несколько минут они смотрели глаза в глаза, и Ри выдержала его взгляд, не выдержал, наоборот, он, потому что понял, что в какой-то момент, когда она решила это про себя, ей это стало уже безразлично. Хоть с ротой десантников, хоть без. Глаза ее совершенно потухли, в них не было никакого страха, только холодная ненависть, да, пожалуй, даже и не к нему лично, он сейчас и не был для нее личностью вообще.
— Не бойся, я не причиню тебе никакого вреда, — сказал Мурат и заметил у нее в глазах огонек надежды и недоверия — все-таки, значит, она была не совсем заморожена. — Ты моя пленница, я тебя похитил, это считается нормальным у того народа, среди которого я вырос. Но я не причиню тебе никакого вредя, это правда.
Вторник, 1 августа, 20.00
— Ля-до-ми-ля!.. — пропел молодой человек с пушком вместо усов, и Алла захлопнула крышку пианино.
— Отлично, — сказала она. — Завтра вы сдадите на пятерку, вот увидите. По фортепьяно у вас будет четыре, по теории пять — вы пройдете.
— Сплюньте, — сказал юноша, завязывая папку с нотами и доставая конверт с деньгами.
— Ну, это можно было бы сделать и после, — сказала Алла.
— Нет, мама велела сегодня передать.
Алла открыла ему дверь, и в это время на площадке остановился лифт, из которого вышел Фотолюбитель. Не могла же она закатить ему скандал и не пустить при ученике. Да и так, наверное, открыла бы, в чем он виноват? Вон и Кристофер его узнал, он был бы, наверное, больше рад кому-то другому, но и Рыбкину дважды махнул хвостом.
— Я фотографии принес, — сказал Рыбкин, осторожно погладив собаку, — Наши, с того праздника. Я их и в суд приносил, но там не стал вам показывать, там как-то все стало уже не так. Ну и другим тоже тогда пришлось бы сделать на память, а это дорого все-таки. А вам я их оставлю. Вам же интересно?
Он достал фотографии и разложил их на столе в кухне: размером с лист писчей бумаги, черно-белые. Алла уже видела их один раз в кювете в ванной у Фотолюбителя, но ей показалось сейчас, как только она бросила на карточки взгляд, что выражение их лиц способно меняться и дальше, и дело было вовсе не в обманчивом красном свете, который был там, потому что тут-то был обыкновенный, белый, чуть жестковатый. И она склонилась над столом, совсем забыв о госте.
Вот Старшина Зябликов смеется какой-то собственной шутке с рюмкой водки в руке. Лицо его сожжено вечным полевым загаром, но оно уже не выглядит деревянным, как вначале, да и солдатский бобрик успел как-то пригладиться, это делает лицо мягче. Но ведь он засланный, это уже всем известно.
Вот Журналист, глазки его так и блестят, выражение лица у него непроизвольно-наглое, но сейчас, пожалуй, честное, если вглядеться. Кто из них
