Зеленый глаз.
Крутое острие бородки -
Как злое острие клинка,
Точеный нос и очерк четкий
Воротничка.
Уса, взлетевшего высоко,
Надменное полукольцо…
И все заглядываем сбоку
Ему в лицо.
А там, в полях необозримых,
Служа небесному царю,
Чугунный правнук Ибрагимов
Зажег зарю.
На всем закат пылает алый,
Пылают где-то купола,
Пылают окна нашей залы
И зеркала.
Рояль умолкнул.
Дребезжащий
Откуда-то – на смену – звук.
Играет музыкальный ящик,
Старинный друг,
Весь век до хрипоты, до стона,
Игравший трио этих пьес:
Марш кукол. «Auf der blauen Donau»
И Экоссез.
Под вальс невинный, вальс старинный
Танцуют наши три весны,
Холодным зеркалом гостиной
Отражены.
Так, залу окружив трикраты,
Тройной тоскующий тростник
– Вплываем в царство белых статуй
И старых книг.
На вышке шкафа, сер и пылен,
Видавший лучшие лета,
Угрюмо восседает филин
С лицом кота.
С набитым филином в соседстве
Спит Зевс, тот непонятный дед,
Которым нас пугали в детстве,
Что – людоед.
Как переполненные соты
Ряд книжных полок.
– Тронул блик
Пергаментные переплеты
Старинных книг.
Цвет Греции и слава Рима,
– Неисчислимые тома!
Здесь – сколько б солнца ни внесли мы,
Всегда зима!
Последним солнцем розовея,
Распахнутый лежит Платон.
Бюст Аполлона – план Музея
– И все – как сон…
Был жаркий день, когда мы и Андрей поехали встречать папу. На вокзале – мне помнится – низкая крыша у перрона, мало народу, долгое ожидание. Наконец вот поезд! Глаза
смотрят с тревогой, – люди идут, где же папа? Неужели мы пропустили его?.. О, вот он! Мы бросаемся навстречу. В сером своем пальто, в шляпе с полями, очки… Но неузнаваемый цвет лица! Восклицания, поцелуи.
– Папа, ты как негр! Как кафр!
– Да-а, там солнышко – не щадит… Ну, а вы тут как, без меня? Дошли ли к вам, наконец, мои письма?
– Доходили, но неаккуратно. А наши ты получал?
Рассказ за рассказом. Едем домой.
Дома, распаковав чемодан, папа раздает нам подарки. Помню бусы – египетские. Какие-то каменные, яркие, пестрые, удивительные. «А это вот из Афин, а это…»
Немного смущаясь, что это – как в сказке – подарки, с пути, мы набрасываем на головы легкие шелковистые шарфы. Марина в зеленовато-серебряном – вдруг на миг – как русалка: глаза-то морские, зеленые!
– А это, Андрюша, тебе… А вот это – Лёре…
Марина с вдруг забившимся сердцем:
– Папа, а я поеду в Париж?
– Поедешь, поедешь…
Увы, я не помню – так, чтоб их повторить, – рассказов папы. (Не сохранились у меня его письма. Это был бы целый клад…)
…И вот последний вечер у нас Эллис. Неужели мы расстаемся с ним?.. Папа говорит с ним о городах Запада. Эллис мечтает уехать из России, он задыхается здесь…
…Был, как и год назад, выпускной вечер гимназии Потоцкой в Благородном (или Дворянском) собрании1. Мы с Галей пошли. В больших торжественных залах музыка, знакомые лица гимназисток вмиг переносят меня назад, в милый утраченный дом Самариной на Петровке. Бьется сердце от встреч, от музыки. Хорошо, что Галочка рядом! Она схватывает мою руку, тянет меня, – всегда прочь, всегда куда-то вперед. Ее узкое смуглое личико оживленно, от расширенных зрачков глаза – почти черные, китайские ее, пушистые от густых, длиннющих ресниц, глаза. Как кружит вальс по залам танцующие пары! Вдруг я перестала чувствовать, слышать, вся перешла в глаза: близко от меня ко мне вполоборота у края танцующих, в белом полудлинном
1 Теперь Дом союзов.
платье, вальсирует – Аня. С пожилым человеком. Я хватаю за руку Галю – она не видела Аню, и мы спешим прочь вперед…
…Вскоре Марина впервые одна уехала за границу, учиться на летних курсах при Сорбонне французской литературе, а мы с Евгенией Николаевной – в Тарусу.
ГЛАВА 7. НАЧАЛО ЛЕТА 1909 ГОДА В ТАРУСЕ. ОТЪЕЗД МОНАХОВЫХ. ЕВГЕНИЯ НИКОЛАЕВНА. СТИХИ МАРИНЫ ИЗ ПАРИЖА
…И вот, после всех – растаявших полос жизни, после разлук, горестей, горечей детства и отрочества – безоблачная, вновь точно в годы младенчества, безоблачная пора счастья! Я не стыжусь штампованных
