или как ты там его называешь. И кто, интересно, будет за всем этим присматривать, пока ты будешь сидеть с ребенком? Я! Именно я теперь и всегда буду заботиться о тебе! — Он ударил себя кулаком в грудь. — Я, Юэлл Дэвис Тэкери. И я требую уважения!
— Ты позаботишься обо мне?! Нет, ты будешь заботиться о своей упаковке пива, о своем кальяне для курения марихуаны и о своих машинах. И о своих подружках. А я сама о себе позабочусь. — Я развернулась и пошла прочь.
Мы с Дэви ссорились в кухне, которую не мог согреть старинный камин. Я уже взялась за ручку двери, выходившей в узкий коридор, когда Дэви крикнул:
— Ах, так?! Ну сейчас ты у меня узнаешь!
Он схватил пару дешевых стаканов с сушилки и швырнул их мне вслед один за другим. Первый разбился о камни очага, осколки полетели в разные стороны. Я подняла обе руки, но не успела закрыть лицо. Второй стакан разбился о твердое дерево косяка, и осколок впился мне в скулу под правым глазом.
Мне показалось, что он полоснул меня бритвой. Я прижала руку к щеке и почувствовала, что кровь течет между пальцев. Я повернулась к Дэви — беременная, окровавленная, дрожащая.
— О господи! — выдохнул Дэви и рванулся ко мне. — Хаш, любимая, я не хотел…
— Вон из моего дома. Убирайся. И не вспоминай господа — он не слушает нас.
— Ты ранена. Позволь мне…
— Убирайся — или, клянусь, я убью тебя голыми руками. Никто не смеет так со мной обращаться. Никто — ни ты, никто другой — не смеет угрожать Хаш Макгиллен!
Его лицо побелело и застыло.
— Ты Хаш Тэкери, — негромко поправил он.
— Только в свидетельстве о браке. Уходи.
Я поднялась наверх и заперлась в спальне. Дэвид хрипло крикнул:
— Ты еще поверишь в меня!
Потом хлопнула входная дверь. Дом вздрогнул. Он ветшал, а у меня не было денег на ремонт. Пол был изъеден термитами, двери повисли на старых петлях, крыша протекала. Целый час я пролежала на кровати, прижимая полотенце к порезу под глазом и потирая мой огромный живот. Я с тоской смотрела на мокрое пятно, расползавшееся на потолке.
Ты не можешь вот так лежать, истекать кровью и ждать, пока дом рухнет. Вставай и отправляйся собирать яблоки.
Я залепила рану кусочком пластыря, надела пальто, которое Дэви получил от Армии спасения, натянула желтый непромокаемый плащ, нахлобучила на голову старую отцовскую шляпу, повязала поверх мамин шарф и, тяжело переваливаясь, вышла на улицу. Все вокруг казалось серым от моросящего холодного дождя. Гнев и чувство решимости придавали мне сил. Я проехала на старом пикапе через сад до того места, где стояли зимние яблони, припарковала его под деревом и взобралась в кузов. Оттуда я могла дотянуться до нижних веток.
И я начала собирать яблоки.
Четыре часа спустя кузов был почти полон. Не такое скромное достижение, если вспомнить, что борта грузовичка были высотой в пять футов. Я стояла на заднем откидном борту, тянулась вверх, срывала яблоки и стонала от напряжения. Капли дождя стекали с полей шляпы, рану на лице дергало, красноватая жидкость сочилась из-под повязки. Я так устала, что во рту стало горько. Поясница разламывалась, щиколотки опухли, что-то тяжело давило внизу живота.
Когда я почувствовала первую схватку, у меня подогнулись колени, и я тяжело упала на собранные яблоки. Я лежала и с трудом глотала воздух, схватившись за живот. Комбинезон намок от отошедших вод. Когда боль отступила, я сползла из кузова и доковыляла до кабины. Но стоило мне поднять ногу на подножку, новая схватка заставила меня рухнуть на четвереньки. Кое-как я заползла под откидной борт, спряталась от дождя и легла на спину.
Через два часа стало совсем темно. Я сумела сесть, расстегнула лямки мягкого джинсового комбинезона и спустила его до колен. Карманным ножом я разрезала простые белые трусы, которые купила в супермаркете, и прислонилась к колесу. Боль стала нестерпимой. Я поняла, что ребенок выходит наружу.
— Ты не сможешь погубить мою жизнь! Тебе это не удастся!
Я кричала во весь голос, обращаясь к неведомой судьбе, изо всех сил цепляясь за землю. Меня окружали темнота и дождь, волосы повисли мокрыми прядями. Я зарыдала, когда особенно сильная боль едва не разорвала меня пополам.
И наконец все закончилось. Я была пуста и хватала ртом воздух, едва не теряя сознание. Но впервые за долгие девять месяцев я дышала только за себя одну! Я моргнула и вытерла капли дождя с лица. Что-то мокрое и теплое двигалось между моими бедрами. Я нагнулась и коснулась пальцами личика моего ребенка. Он слабо пискнул.
В это мгновение я преобразилась. Все, что осталось от моей юности и жалости к себе, было сметено потоком любви и преданности. Сумеречный свет освещал нас обоих. Мой сын был таким же одиноким и таким же несчастным, как я, и это делало его моим! Конец дождливого ноябрьского дня в Долине в Аппалачских горах может заставить любого человека поверить, что он один на этой земле. Но я не была одна. У меня был этот удивительный маленький человечек, этот плод моего собственного сада, который появился на свет на моей земле, под одной из лучших яблонь. Из случайного и несчастливого соединения произошло чудо, как знаменитое «сладкое яблоко хаш».
Я накрыла нас обоих плащом, перевязала ему пуповину шнурком от ботинка, взяла сына на руки и нежно прижала к себе.
— Я люблю тебя, ты мой, и я так жалею о том, что говорила раньше! — Я заплакала. — Твоя жизнь будет замечательной, богатой и полной всего того, что я сама упустила. Обещаю тебе, обещаю!
К тому времени, как Дэви явился домой — пьяный, усталый, с ног до головы забрызганный грязью, размахивающий двумя бумажками по сто долларов, — я уже лежала под запятнанными кровью простынями в спальне. Наш сын спал у моей груди.
— Я же говорил тебе, говорил, что выиграю! — начал Дэви, ворвавшись в комнату, разбрызгивая вокруг себя грязную воду. — Я же говорил…
Его голос прервался. Он остановился и смотрел на меня через комнату, освещенную слабым светом очага и старой керосиновой лампой на прикроватном столике, потому что электричество у нас отключили неделю назад. 1979 год едва не угробил нас, но я сумела разжечь собственный огонь и зажгла свой свет. Люди уже не один раз побывали на Луне, компьютеры начали свое победное шествие по миру, мы входили в эпоху бэби-бума. А я родила своего сына без врачей, обезболивания, под открытым небом — точно так же, как мои предки-пионеры. Это было тяжело, но я могла собой гордиться. В тот вечер я узнала намного больше о собственных силах. А еще я поняла, что в этом мире настоящее, а что нет.
Я смотрела на моего мужа, словно мать-медведица из берлоги. Я не доверяла никому — даже самцу, бросившему это семя в мое лоно. Я лежала очень тихо, охраняя своего детеныша. У меня болело все — не только тело, но даже лицо. Очень медленно Дэви на цыпочках подошел к кровати, грязными пальцами чуть отодвинул в сторону лоскутное одеяло. Когда он увидел нашего сына, он издал негромкий звук и сел на пол, словно ноги отказались ему служить. Он коснулся пальцем щеки ребенка, и по лицу его потекли слезы.
— У нас есть ребенок, — прошептал Дэви. — Я получил наконец своего мальчика…
«Нет, он мой. Я родила его одна», — едва не сказала я, но выражение нежности на лице Дэви остановило меня. Я знала, что мне предстоит вести серьезные битвы ради моего ребенка, и я была связана с его отцом. Дэви хотел этого ребенка. Я могла с ним справиться, но действовать надо было очень осторожно.
— Мы назовем малыша в твою честь, — сказала я. — Дэвис-младший. Но при одном условии.
Дэви замер, его потемневшие пьяные глаза уставились на меня.
— И что же это за условие?
— Ты поклянешься жизнью нашего сына, что как бы ты ни прожил свою жизнь, чем бы ты ни занимался за пределами этой фермы, ему никогда не придется стыдиться тебя. Он должен слышать о тебе только самые лестные отзывы.
Гнев и разочарование появились на лице Дэви, но он был неглуп. Он не стал спорить. Он знал о своих
