вышагивал в неоново-розовых шортах и коротко обрезанной футболке, с животом напоказ, причем во весь лоб были написаны буквы «Н.I.V.»
Когда Райан приехал домой на Рождество, то рассказал маме о той фотографии.
В ответ мама лишь сказала: «Знаю». И показала письма, которые писала брату, но все они вернулись назад нераспечатанными. Лишь один раз Грэм к маминому письму приложил записку на клочке бумаги в линейку, сунув ее в конверт с отвергнутым письмом. Там говорилось следующее: «Никогда ты не любила кладбища, Чесси. Так зачем упорствовать, притворяясь, что понимаешь дела мертвецов? Нужна магия, чтобы взглянуть на мир моими глазами, ты же прикована к миру обыденности. Но волшебство есть, Чесси. Оно существует, идет бок о бок с нами, прекрасное и смертоносное, а когда оно голодно — забирает жертву к себе. Если одному из нас суждено было заплатить своим сердцем, я рад, что это оказался я. Да будет так».
Мать спросила Райана, помнит ли он Билла, и юноша кивнул.
— Грэм пытается умереть, — говорила мама. — Бегает за собственной смертью. Даже после того, что Билл ему сделал, — как, черт возьми, можно спорить с доказательством того, что тебя обманули?! — даже сейчас он все еще любит его, — вздохнула мама. Если Грэм найдет то, что ищет, думаешь, он нам позвонит, сообщит об этом? Мысль, что он умрет вот так, без… просто невыносима. — И мама расплакалась.
Она оплакивала ничто в отдельности и все вместе.
Маленький глиняный дракончик вздыхал во сне и с урчанием выпускал огненные спиральки. Урчание нарастало и, когда наконец дошло до ушей Райана, превратилось в настойчивый телефонный звонок.
Полусонный Райан взял трубку. Во второй год обучения ему приходилось вставать ни свет ни заря, и в эту жутко раннюю утреннюю минуту из всей одежды на нем было только полотенце, обернутое вокруг бедер. Держа в руке зубную щетку, Райан слушал папин голос, сообщавший о том, что дядя Грэм погиб. Дядина голова вдребезги разбилась о тротуар перед старой фабрикой, где он жил. Полицейские уже звонили маме, чтобы рассказать о несчастье. Копам было что еще поведать, кроме как о самом факте гибели, но об этом они говорили с отцом, поскольку мама не смогла бы вынести всех ужасов, случившихся с ее братом. А отец поделился всем с Райаном. потому что считал его уже достаточно взрослым. И потому, что в одиночку нести такое бремя просто невыносимо.
А еще он рассказал это в качестве предостережения.
Закрытый гроб, усыпанный розами, загородил почти весь автобусный проход. Собрались все прихожане церкви и вновь и вновь говорили о том, как талантлив был Грэм, какие чудные писал картины и как жаль, как бесконечно жаль, что он умер таким молодым.
Аптекарша, миссис Бауман, взгромоздилась на подлокотник сиденья рядом с негритенком и пыталась успокоить маму тем, что, по крайней мере, сейчас Грэм на небесах. От слов утешения можно было задохнуться еще вернее, чем от удушающего запаха множества венков из живых цветов. Каждый говорил что-то, дабы подбодрить родственников, не упоминая об убийстве.
Наконец негритенку все же удалось совладать с задвижкой, и хотя окно соскочило с пазов, но все же открылось. Поток свежего воздуха сдул миссис Бауман, розы и закрытый черный гроб, унес Райана в его старенькую кровать в родном доме, в ночь после похорон.
Без сна лежал он в постели, расцвечивая потолок бесконечными фантазиями на тему «что-бы- можно-было-сказать». Наконец-то Райану удалось задремать, он повернулся на бок и почувствовал что-то твердое. Он сунул руку между наматрасником и пружинным матрасом и вытащил оттуда книгу дяди Грэма.
— А мне-то казалось, что я убрал ее на чердак, — вслух вырвалось у Райана.
Серебряные и золотые буквы на обложке светились сами собой. Райан облизал губы и почувствовал вкус озерной воды. Он открыл книгу и по прошествии всех этих лет перечитал ее вновь.
Там была страница, которую он раньше не видел, — если, конечно, память может растерять образы, просто вопиющие о том, чтобы их запомнили. Два молодых человека — вовсе не рыцари, а сквайры — устроили у увитого диким виноградом логовища дракона западню чудовищной хитрости и жестокости. Один выглядывал из засады, сжимая в руках сучковатую дубинку, а другой стоял у входа в пещеру и держал на раскрытой ладони сапфир несказанной чистоты и блеска. Тот, что играл роль приманки, был белокурым, а его глаза, яркостью соперничающие с сапфиром, горели желанием обманом выманить древнего ящера из убежища. Вот уже показалась на свет божий одна чешуйчатая зеленая лапа. Белокурый мужчина улыбался, холодный и изящный, словно властелин эльфов. А на скалистом склоне его союзник готовил дракону смерть.
Оба лица были отчетливо видны на иллюстрации. Нельзя было забыть ни черточки, их образ так и врезался в память. Райан даже дал обоим мужчинам прозвища: Убийца и Приманка. Он закрыл глаза, но тем не менее лица все так же четко были видны на черном фоне сомкнутых век. Словно отпечатки раскаленной добела проволоки… Райан швырнул книгу через всю комнату. Взялся за ручку двери…
И шагнул прямо в чистый воздух. Крылья раскрылись сами собой: для этого вовсе не требовалась какая-то команда сознания. Полным естественного изящества было его безудержное скольжение вниз, к огромному морю леса, жалобному реву умирающего дракона и лицу девы с венком из роз, более прекрасной, нежели любая из прежде виденных им девушек.
«Я наделяю тебя этой властью, но прежде ты должен заслужить ее».
Райан проснулся. Теперь он знал, что надо делать.
Проснулся он, наполовину задохнувшись от зловонных выхлопных газов, когда автобус медленно подъезжал к терминалу портовых властей в Нью-Йорке.
Денег на такси у Райана не было, поэтому в деловую часть города он отправился на автобусе. Сошел не на той остановке, потерялся и, словно осуществляя мрачное паломничество, плутал по улицам заодно со скитающимися шарами перекати-поля — скомканными газетами. В конце концов он сдался и спросил дорогу.
Дом дяди Грэма он нашел на закате. Тонкая полоска черно-желтой ленты понуро свешивалась с петли большой входной двери в парадное дяди Грэма. Когтистые лапы Райана передвигались величественно, изящно переступая унылые красно-коричневые пятна на пороге и тротуаре рядом с ним. Когда он входил в мансарду, его приветственным гимном встретила тишина и последний солнечный луч бросил цветной сполох на дядины картины.
Девушка, соседка с верхнего этажа, услышав, как хлопнула входная дверь, спустилась узнать, кто пришел.
— Я приехал, чтобы распорядиться дядиным имуществом, — объяснил ей Райан и показал ключ. Попутно он начал рассказывать о дяде, чтобы уверить девушку в законности своего вторжения в квартиру ее бывшего соседа.
Собеседница пожала худенькими плечами, они на мгновение мелькнули сквозь тонкие каштановые волосы.
— Сбереги его вещи, ладно? — сказала она. — Не пойму, правда ли то, что ты рассказываешь, ведь я едва ли знала что-нибудь об этом человеке. То есть я хочу сказать, что знала о его существовании, знала, что он гомик, что он художник. Я очень испугалась, когда его убили, но…
— Я на самом деле его племянник, — настаивал Райан, опершись рукой о дверной косяк, пока не догадался, что неплохо было бы вонзить когти поглубже в дерево.
— Эй, да я же не спорю. У тебя есть ключ… — И она вновь пожала плечами с отлично разыгранным видом полного безразличия, разрешая пройти в квартиру и оставаться там сколь угодно долго.
Даже с натяжкой ее сложно было назвать хорошенькой. В мире моды ее прозвали бы «сироткой Мэри». Райану не очень-то правились девушки, чья грудь размером напоминала косточки апельсина. Однако он все же пригласил ее зайти. Сперва девушка отказывалась, но потом сказала, что вообще-то она и сама художница. И ей никогда не выпадало счастья увидеть работы дяди Грома в подлиннике. Когда сосед был жив, она в любое время могла спуститься к нему и попросить посмотреть картины, но почему-то так не поступила. Как девушка призналась Райану, это просто не приходило ей в голову.
— Почему же? — спросил он.
И опять плечи, закрытые мягкой тканью, приподнялись, давая возможность спокойно ускользнуть от нежелательных расспросов.
— Не хотела навязываться. Ну, знаешь, а вдруг у него дома кто-то был?
