Кодекс поведения

частенько наведывался ко мне в Академию поговорить о своих отвергнутых ныне убеждениях. — Тсеше вспомнился теплый ветерок, аромат лампового дерева, воодушевленные голоса. — Уже тогда его исследования красноречиво говорили ему о преимуществах сочетания. Или гибридизации. «Люди могут жить двести лет», — говорил он мне, заливаясь вдохновенным румянцем. У меня до сих пор стоят перед глазами его розовые щечки.

Уланова по-прежнему стояла с гордо поднятой головой, теперь скрестив на груди руки.

— Но его исследования ни к чему не привели, Ни-Ро.

— В самом деле, мадам? — переспросил Тсеша с жестом пренебрежения. — И поэтому де Вриз и Парини катаются, как сыр в масле, каждый во главе собственной клиники, свысока взирая на Содружество, как олигархи и миротворцы? Потому что исследования Джона ни к чему не привели?! — У Тсеши дрожали руки. Как же он наслаждался этим настоящим открытым спором. — Нет, он по-прежнему уверен, что может переделывать людей по своему усмотрению, сохраняя при этом основные человеческие признаки. Он хочет получать преимущества, не давая ничего взамен, — таково его представление о порядке. И все эти годы оно не менялось! — Тут Тсешу осенило. — А вам не приходило в голову поинтересоваться у Джона Шрауда, не знает ли он, случайно, что произошло с Джени Килиан?

Уланова закрыла глаза и помассировала виски.

— Доктор Шрауд уверял меня…

— Неужто? — Тсеша был так воодушевлен, что перебил собеседницу, не извинившись. — Он уверял… Он и моего Хэнсена уверял за день до его смерти, он и меня уверял перед тем, как хааринцы вошли в Рота Шера и предводители сект потребовали моей смерти. «У меня ее нет, Ни-Ро, — говорил он. — Она погибла в этой ужасной катастрофе. Остался только пепел». Вот как уверял меня Джон Шрауд, в то время как у него в подвале стонали его изувеченные «новые люди».

Глаза Улановой распахнулись.

— Если моя догадка верна, и ваша Килиан объявится, я использую ее, чтобы устранить Эвана ван Рютера. Затем она предстанет перед трибуналом, и если мое слово что-то значит, она будет казнена за убийство Рикарда Ньюмана. — Губы Улановой искривились. Это была ее разновидность человеческой улыбки — улыбка стены. — Какая ирония! Имплантация помогла ей уцелеть во время катастрофы лишь для того, чтобы я могла взять ее живой.

Тсеша обнажил зубы.

— Смысл имплантации Джени в одном, мадам: чтобы она была со мной, когда я буду в ней нуждаться. Чтобы она была жива, когда придет ее время — время сменить меня, время занять мое место как главного миротворца виншаро.

В глазах Улановой блеснул недобрый огонек. Не страх ли это?

— В фанатизме вам не откажешь, Ни-Ро. Вы дадите фору нашим самым радикальным религиозным лидерам. — Внезапно ее голос стал холодным и жестким. — Тому, во что вы так верите, никогда не сбыться.

— Всё будет так, как должно быть. А верите ли в это вы, не имеет значения. Вы либо будете вынуждены принять, либо окажетесь за бортом, как оказались за бортом лоум, как окажутся все те, кто не приемлет порядка. Порядок восторжествует, мадам, равновесие неизбежно восстановится.

— Благодарю за откровенность, Ни-Ро, — мягко произнесла Уланова, глядя на него сверху вниз. — Теперь, что касается вашего отказа предоставить информацию о противозаконной торговле хааринцев. Позвольте мне сэкономить время наших подчиненных и заявить о своем протесте лично.

— Можете считать, что я вас выслушал, Анаис. — Тсеша все еще сидел, укутав ладони складками мантии, чтобы остановить их дрожь. Мои молитвы были услышаны — Джени жива, так что можете протестовать, сколько вам угодно. Таков был скрытый смысл его слов, звучащий между строк. Хэнсен остался бы доволен.

Глава 14

Джени сидела за столом у себя в кабинете. Двери закрыты. Шторы опущены: безоблачное небо и сверкающее в лучах солнца озеро отвлекали от работы. Все внимание Джени было поглощено молчаливо светящимся экраном компьютера. Опция голосового управления отключена, звуковые сигналы тоже. Закинув ноги на стол и положив клавиатуру на колени, Джени подалась вперед, чтобы полистать изображение на Экране с помощью ультрафиолетового стержня.

Нечаянно она задела на клавиатуре какую-то кнопку, и ее выбросило из сети. От неожиданности она дернулась к экрану и чуть не свалилась со стула.

Вслух было бы быстрее. Джени проклинала себя за непредусмотрительность, быстро листая один за другим файлы из дела Лиссы ван Рютер. Наконец ей удалось снова сориентироваться в путанице документов посредством клавиш, не отдавая команды вслух.

Она знала многих инспекторов, для которых компьютер становился едва ли не единственным собеседником. Для одних это был сознательный выбор, для других — просто выход из положения.

Чем не собеседник? Легкое, безопасное общение, к тому же во всех спорах выходишь победителем. Можно было работу подыскать себе подходящую, чтобы не возиться с бумажками, и поменьше вступать в контакт с людьми. Жила бы себе спокойно и горя не знала.

Но Джени нуждалась в том, чтобы слышать настоящие голоса, или, говоря точнее, голоса, в которых она была уверена, что они настоящие. Возможно, на первый взгляд разница покажется неуловимой, чем-то из области философских премудростей. Но на Шере она знала не одного из своих имплантированных коллег, которых эта разница доконала.

Если тебе начинает слышаться всякое, это очень нехороший знак. Еще хуже, если начинаются зрительные галлюцинации. Это означает, что все эти нейросубстанции, названия которых Джени старалась благополучно забыть, начали скапливаться в голове — состояние, более точно называемое «постимплантационный психоз». Если имплантант вовремя подвергнуть иссечению, то такой процесс мог стать обратимым. Но в большинстве случаев это не удавалось. Шрауд умолял ее внимательно следить за проявлением признаков возможного отклонения и сразу же обращаться к нему, если она почувствует необходимость в медицинской помощи.

Правда, милый доктор ее много о чем умолял.

Парочка из нас получилась бы что надо — из двух сумасшедших можно было сделать одного нормального. Сэтим согласился бы любой, кто обладал полным комплектом признаков нормальности. Джени просматривала сменявшие друг Друга на экране документы и старалась не думать о больничном периоде своей биографии, который представлял собой взятые в одинаковых пропорциях трагедию и фарс. Немного, конечно, и науки подмешано, просто другие ингредиенты ее затмили. Для некоторых светил я — настоящая находка. Галатея трех Пигмалионов. Нет, одного Пигмалиона и двух Франкенштейнов.

Какое-то время бездействовавший экран скрылся за призматическим хаосом заставки. Джени устало вздохнула и перевела машину в режим ожидания. Она подошла к окну, отдернула штору и тут же отпрянула. Солнечный свет, многократно отраженный от сверкающей поверхности заснеженного пруда, больно резанул глаза, привыкшие к искусственному освещению. Джени спряталась за штору и часто заморгала, прогоняя слезы. Затем она осторожно, по очереди оттянула веки, проверяя, не отошла ли пленка.

Она еще раз мигнула, немного подождала и снова выглянула в окно. Знакомый вид: озеро, небоскребы и парк, окружавший здание отеля. Голые деревья и кустарник контрастировали с заснеженными газонами, как черный шоколад, пересыпанный сахарной пудрой. Нужно чаще выбираться, чтобы подышать свежим воздухом, твердо решила Джени и направилась к двери.

— Решили прогуляться немного? — Стажер, помогавший Джени застегнуть теплый комбинезон, сочувственно кивнул. — Несколько дней в этом муравейнике из стекла и бетона — и начинаешь просто задыхаться.

Он проводил ее к выходу во двор, удивленно вскинул брови, когда Джени отказалась от скиммера, и непонимающе пожал плечами, когда она объяснила, что хочет просто пройтись.