лампад, картина. Великий Хан с обнажённым клинком в руке стоял в глубине юрты, прижавшись спиной к стенке. У его ног распласталась жена Есуй, блестя широко распахнутыми глазами сквозь пряди распущенных волос, испуганно кутаясь в шёлковую накидку. Правее, на половине расстояния от входа к Повелителю, преграждал путь своим телом телохранитель Касым. Ещё двое охранников лежали у самого входа, один из них тихо стонал.
Касым неожиданно бросился к Хасанбеку, замахиваясь на ходу, и…
В немыслимом рывке отбил удар клинка, молнией высверкнувшего из-за деревянной опоры. Мгновенно разобравшийся в ситуации, нойон подсел и от пола резко рубанул наотмашь.
Меч отыскал цель – чью-то плоть. Доселе незримый враг, таившийся в тёмном закутке, куда не долетали отблески лампад, рухнул на пол, к ногам Хасанбека. Глухо и протяжно застонал, сжимая руками распоротый живот. Задёргавшись в судороге, поджал ноги… Мощный добивающий удар телохранителя пригвоздил поверженного к земле.
Обведя рыскающим взглядом юрту и не обнаружив повода для беспокойства, Хасанбек жестом показал Касыму – оставаться рядом с ханом, что бы ни происходило!
И выбежал наружу.
Он опять подоспел в самый нужный момент… Сотник из последних сил отбивался от двух мечников. За короткое время, проведённое темником в юрте, Кутума успели ранить. Судя по его хромоте и скованным движениям – в левое бедро и правую руку. Меч он успел перебросить в левую и теперь, хромая, отступал… Едва успевая ставить блоки атакам вражеских клинков. Подбодрив его боевым кличем, Хасанбек ринулся на ночных бестий, норовя зайти им в тыл.
Однако на этот раз обходной манёвр не увенчался успехом, да и самообладание у неведомых воинов было на высоте. Они перестроились – спина к спине, защищая друг друга от нападений сзади. Это были поистине сильные, многократно тренированные на чужих смертях бойцы.
Хасанбеку показалось, что собственные жизни их интересуют меньше всего – с таким самоубийственным натиском они напирали на монголов. Даже несколько подоспевших на выручку гвардейцев не сразу изменили расклад в пользу ордынцев. Пара неизвестных билась с мрачной самоотверженностью, вовсе не пытаясь пробиться сквозь сжимающееся кольцо. И тогда, получив команду, трое учума-мэргэн, метких стрелков, расстреляли этих ночных демонов из луков… Но даже утыканный стрелами, один из них пытался ползти, переламывая собой древки, и замер на полудвижении, так и не выпустив меча.
…Когда переполох, вызванный внезапным ночным нападением, утих, край неба на востоке начал неуловимо светлеть.
Великий Хан, долгое время сидевший молча у сторожевого костра, глядя на языки пламени, сделал призывный жест Чёрному темнику, веля приблизиться. Хасанбек возник из темноты, как бесплотная тень. Бесшумно остановился перед Повелителем.
Хан напряженно пожирал взглядом огонь, а тот бросал ответные отблески на его лицо, застревая в глубоких морщинах… Что Великий намеревался прочесть там, что пытался выведать, напряжённо всматриваясь в тело посланца одной из самых могущественных стихий?
Тот ли это человек, который однажды разглядел в отважном оролуке Хасане будущего нойона… Он ли это?
Он ли сказал тогда, давным-давно: «Если Небо сохранит меня и поможет мне, то все вы, старые мои, впоследствии будете моими счастливыми сподвижниками». Ему ли внимали с замиранием сердца четверо оролуков?.. Богурчи, Мукали, Бороул и Хасанбек, самый молодой из витязей. Все они уже тогда обладали недюжинными воинскими и организаторскими талантами. Они были сильны, честолюбивы и бесстрашны. Но всего этого было недостаточно, чтобы однажды повести в бой грозные монгольские тумены.
Нужно было кое-что ещё – соблюдение двух условий. Самоотверженная верность витязей. И верность хана своему слову. О Великое Синее Небо! Хвала тебе за то, что эти условия были выполнены…
Сейчас же перед Хасанбеком сидел старый, смертельно усталый человек в дорогих доспехах, укрытых расшитым золотом халатом.
– Садись, Хасан… – негромко сказал Чингисхан. – Может быть, ты мне скажешь, чем я прогневил Небо? Откуда взялись эти сущие демоны?
Темник присел на корточки рядом со своим повелителем. Отблески пламени костра, прыгая по лицу, выхватывали из тьмы широкий лоб, тонкую полоску усов и длинную, наполовину поседевшую, бороду хана. «Кошачьи» глаза периодически вспыхивали колкими искрами. Глубокие морщины утолщались подвижными тенями, оттого шевелились, и казалось, что лицо живёт самостоятельной жизнью. Жидкую прядь седых волос, оставшихся на макушке, огонь пытался затейливо окрасить, подбирая цвета от серого до жёлто- красного. Светлым пятном на фоне тёмного халата выделялся кулак, сжавший рукоятку сабли так, что вздулись жилы.
Блики прыгали и по мерцавшим пластинам доспехов нойона. Чернили и без того тёмные пятна крови, забрызгавшей железо из рассечённой правой щеки. Не заметивший этой раны в пылу ночной схватки, Хасанбек поморщился – глубокий порез начал наполняться тяжестью и ноющей болью.
– Это не тангуты, Великий Хан… И даже не монголы… – покачал головой темник. – Наверное, след и вправду ведёт… на Небо. Вот что я нашёл у того воина, который сражался лучше всех и умер последним.
Хасанбек протянул Чингисхану находку. Тот отшатнулся от вещи, как от самой ядовитой змеи. Он тотчас узнал её.
Кинжал посланцев!
Шустрые отблески костра запрыгнули на волнообразный утончённый клинок. Пробежали по золотой спирали массивного наконечника; достигнув маленького шарика внутри спирали, зажгли зелёным огнём крохотный камень. Словно из редеющего мрака на хана уставился кто-то смертельно опасный, но – непонятно почему выжидающий.
– Так вот кто их подослал! – прохрипел рослый старец.
Он порывисто встал, с прытью, которую ни в коей мере нельзя было заподозрить в его усталой согбенной фигуре. Распрямился в полный рост. Яростно блеснули глаза. Хасанбек, вскочивший мгновением раньше, оказался на полголовы ниже ростом.
– Ко мне этих шакалов! – рык хана разнёсся над рассветным лагерем. – Я вытрясу из них всё, даже если придётся рвать их голыми руками!
Полузаметный жест Хасанбека – и несколько чёрных кэкэритэн* его тумена стремительно взлетели на коней, рванули с места во весь опор. Гулкий топот копыт дробью рассыпался по просыпающейся степи.
Хан с искажённым лицом теребил бороду, пытаясь взять себя в руки. Его взор был прикован туда, где исчезли в предутреннем мареве гонцы. О, как не хотел бы сейчас Хасанбек проникнуть в его думы!
По приказу Кутума гвардейцы ночной стражи стаскивали тела погибших врагов в одну кучу. Насчитали восемь трупов. Их одеяние, доспехи и вооружение не дали вразумительного ответа на вопрос: какому народу принадлежали эти воины?.. Однако о том, что были они далеко не из последних бойцов, красноречиво говорили потери монголов.
Убитых гвардейцев было семеро… Всего лишь на одного меньше! И пусть их застали врасплох, но ведь это были не просто лучшие, а лучшие из лучших кэкэритэн.
Хан ещё не видел тела павших. И, честно говоря, Хасанбек не знал, какою окажется его реакция на семерых бездыханных гвардейцев. Может быть, поймёт, насколько серьёзная угроза его жизни миновала, и какой ценой её удалось отвести. А может, взовьётся от гнева, узнав, что доблестная ханская гвардия разменялась так дорого, практически – жизнь за жизнь. Уж не зажирели ли отборнейшие кэкэритен на ханской караульной службе?!
Бросив украдкой взгляд на лицо хана, Хасанбек опешил. Чингисхан по-прежнему смотрел туда, откуда посыльные должны были приволочь этих двух шакалов, послов-самозванцев, но на его губах блуждала непонятная улыбка. А глаза…
Темник вспомнил, когда он впервые видел у господина такое выражение глаз.
Тогда ещё не довлело над ханом бремя управления огромной империей, тогда все они были заметно моложе и только-только познали упоительную радость больших побед в дальних походах. Во время одной из обвальных охот Чингисхан спросил своего верного нойона, сподвижника и телохранителя Хасанбека, в чём он видит высшее наслаждение человека.
