обращаться. Кому? Офицеру! Бывшему начальнику милиции! Председатель снова сплюнул и выругался.
Петрович — так называли Александрова бывшие коллеги, соседи, а иногда и сын, — как и собирался, приехал в область на слушанье по делу о невыданной милицейской форме. Повестка была выписана на два часа, и он с поезда отправился к Вадиму, чтобы поскорее поделиться во всех подробностях своими неожиданными проблемами. Конечно, он уже не был таким заведенным, как во время первого телефонного звонка, но из разговора Вадим понял, что отец не собирается отказываться от начатой борьбы. Александров во всех мельчайших подробностях и хронологии рассказал сыну всю историю от самого первого заявления и показал все письма, которые собрал на сегодняшний момент для суда или прокуратуры, или губернатора — он еще не определился. Вадим очень внимательно его выслушал, чтобы строить свой разговор, апеллируя изложенными деталями. Он по-прежнему очень хотел убедить отца не раздувать большого скандала, но понимал, что аргументов может и не хватить.
— Ты не представляешь, чего мне стоила эта ночь после отказа. Я и читал, и смотрел телевизор — заснуть не могу. Чувствую — начинаю задыхаться. Так я в полпятого утра сделал пробежку до трассы и обратно — это километров пять, и только тогда смог на часок вздремнуть. Думал, что не переживу этой ночи!
— Скажи мне, — не выдержал Вадим, — неужели этот кусок земли стоит твоей жизни? Ты же взрослый человек, опытный и неглупый. Что ж ты так себя изводишь пустыми переживаниями? Я понял бы, если б вас лишали квартиры, если, действительно, не дай Бог, случилось какое горе. Но по такому поводу! Я тебе честно скажу: если бы ты умер на этой почве — я бы не смог тебя понять!
— Вадик, послушай, умом-то я все понимал, а с чувствами справиться не мог!
— А должен был! Ты же не псих какой-нибудь! Тренер бывший! Знаешь и физиологию, и психологию. Что это за бесконтрольность такая!
— Да меня не сам участок так расстроил, как отношение моего бывшего сослуживца. Если бы он не пообещал мне накануне!
— Но он пообещал. Все! Уже пообещал! Теперь ты знаешь, что он стал другим. Ну так что, умереть от этого? Пусть это будет его проблемой. Проблемой его совести.
— Какая там совесть! Ее никогда не было и появиться неоткуда!
— А когда он тебе квартиру давал, тогда откуда она взялась?
— Эту квартиру я заработал за свою многолетнюю службу!
— Я-то знаю, что заработал, но он ведь мог на это не обратить внимания, а он обратил. И перед самой пенсией отблагодарил тебя за службу. Хотя в тот момент ты был уже бесперспективным работником, потому что через месяц увольнялся. И он об этом знал. Значит, просто пошел тебе навстречу, твою семью пожалел. А теперь помогает своей семье, своему сыну.
— Ну не ценой же моей жизни!
— Так это ты виноват, что не умеешь контролировать свои эмоции! — в этот миг Вадим вспомнил, как отец не раз произносил фразу «Ты сам виноват» по отношению к нему, и пожалел о своих вылетевших словах, намереваясь продолжать разговор осмотрительнее. — И вообще, если бы он знал, чем все это может обернуться, наверняка плюнул бы на этот участок. Ты теперь за эту ошибку готов его уничтожить и у губернатора, и в прокуратуре.
— Вадим, я тебе скажу, что это не тот человек, которого надо жалеть. Он себе недавно в квартире отремонтировал туалет с ванной за двадцать две тысячи. Так что он заслуживает прокуратуры.
— Да что ж мы все так любим считать чужие деньги! Ну, неужели он начальником милиции столько денег наворовал? У вас там и негде столько украсть милиционеру. У него, наверное, есть какой-нибудь бизнес?
— У его жены заправка — та большая, что на въезде.
— Вот видишь! Люди зарабатывают и ремонтируются. Разве плохо, что кто-то может позволить себе достойно жить?
— Но заправка-то у них появилась, когда он был начальником милиции!
— Понятно, что начальнику легче поставить заправку, чем участковому. И все же я считаю, что он не заслужил того наказания, которое ты ему готовишь.
Вадим видел, что рассудок отца затуманился гневом, который он не в силах превозмочь, но Вадим также понимал, что он и не собирается бороться с этим одурманивающим чувством. Он узнавал в словах отца заложенные обвинительным фундаментом рассуждения его жены. Он чувствовал, что ведет борьбу не со здравым смыслом своего родителя, а с инстинктами женщины, не читавшей ни Чехова, ни Достоевского, и поэтому не имеющей понятия о бедах и переживаниях чужих людей, кроме своих собственных бед и переживаний. Он давно наблюдал за тем, как сильный интеллект, однажды встретившись с сильным, но примитивным инстинктом, уступает свои позиции и сам деградирует под воздействием дикой природной естественности. Он узнавал в этой метаморфозе недавние изменения своего бывшего друга Сергея, который, обложенный со всех сторон собственническими инстинктами семьи своей жены, потерял чувство реальности и в корне изменил собственное отношение к порядочности и чести.
Вадим не обвинял ни Ольгу, ни жену Сахно в том, что они любыми средствами добиваются своего счастья и достатка, имея о счастье именно такое представление. В их морали и вытекающих из нее поступках не было ничего удивительного. Это была первобытная борьба за место под солнцем, в которой победить мог только сильный, а уж никак — не умный. Это была их жизнь — жизнь людей, которые, даже прочитав, никогда не смогут понять страданий князя Мышкина, потому что к этому пониманию надо готовить свой интеллект и нравственность с самого детства. Вадим знал человека, который раз десять прочитал «Анну Каренину» и после каждого прочтения, закрывая книгу, в сердцах говорил: «Проститутка!». Но ему было совершенно непонятно, как может так легко сдаваться разум его отца, до которого Сахно никогда не дотянуться, сколько бы сект ни занимались его образованием, как может он так легко уступить примитивности, упрощенности мышления, возможно — даже бездуховности, хотя он не решался судить о внутреннем состоянии чужой души. Как может его отец абстрагироваться от багажа нравственности и опуститься до мести за неполученный участок земли, необходимость в котором вызывала сомнения. Теперь была объявлена война коррупции, ставшая такой популярной благодаря новой власти. И объявляли эту войну люди, недавно активно боровшиеся против победы опального кандидата. Ведь именно Ольга у себя на кухне почти кричала, доказывая Вадиму, что старое правительство гарантировало ей стабильность и что ее совершенно не волнует — воруют они или нет, потому что для нее главное — спокойствие в собственной семье. И это отец, трижды проголосовавший за провластного кандидата, узнав о борьбе своего сына и о его публикациях, назвал его горячим юношей, не понимающим происходящего. Это он, до сих пор не прочитав этих статей, которых всего-то три, уже просит написать следующую — об обидах, нанесенных ему все той же старой властью, не пострадавшей в удаленных районах от перемен в верхах.
Вадим достал из холодильника бутылку водки и томатный сок, приготовленные к приезду отца. Налил полные рюмки и предложил тост.
— Я хочу выпить за мудрость! Однажды, три тысячи лет назад, царь Соломон сказал замечательные слова: «Когда мудрость войдет в сердце твое, и знание будет приятно душе твоей, тогда рассудительность будет оберегать тебя, разум будет охранять тебя, дабы спасти тебя от пути злого, от человека, говорящего ложь», — эта фраза была в одной из газетных статей Вадима, но он знал, что отец ее не читал. — Мне очень хочется, чтобы ты — мой отец, впустил в свое сердце мудрость. Именно в сердце, потому что голова твоя полна знаниями, а вот сердце глухо. Только мудрость в сердце может открыть тебе путь к добру, потому что именно добра тебе сейчас не хватает. Не может быть достигнуто счастье путем зла. За твою мудрость!
Отец понял эти слова, понял весь заложенный в них смысл и понял всю глубину любви сына, вложенную в эти слова. Его глаза заблестели слезами. Вадим увидел это просветление и захотел ускорить, углубить процесс оттаивания.
— Ты читал Библию? — спросил Вадим после того, как они закусили водку жареной картошкой.
— Никогда! Видимо, я еще не созрел.
— Но ведь может статься, что и не успеешь. Для того чтобы решить, готов ты или нет — надо попробовать!
— Наверное, еще не готов, раз до сих пор не потянулась рука к этой книге.
