правительства, что шведский король пал духом от неудач. Так, австрийский посланник Тальман писал, что Карл «благодаря своему настоящему тяжелому положению впал в меланхолию». Насколько эти слова не соответствовали действительности, явствует из письма Карла Государственному совету в Стокгольм (осень 1709 г.), где среди прочего говорится: «Потеря [под Переволочной] очень велика, но неприятелю не удастся тем не менее одержать верх или извлечь какие-либо выгоды; необходимо лишь не падать духом и не выпускать дела из рук».
В декабре король оправился от раны и сразу принялся за обычные занятия – верховую езду, охоту, маневры, утомляя ежедневно трех лошадей и всех своих подчиненных. Единственным отдыхом, который он себе иногда позволял, была игра в шахматы; причем Карл постоянно проигрывал, так как и на шахматной доске стремился атаковать в основном королем. Неудачи и здесь не заставили его переменить тактику.
Впоследствии барон Фабрициус, камер-юнкер герцога Голштинского, любезный молодой человек, неплохо знавший французскую литературу, незаметно приохотил короля к чтению. Он дал Карлу трагедии Корнеля, Расина и сочинения Депрео. Наибольшее впечатление на короля произвел «Митридат» Расина. Сходство судьбы побежденного и жаждущего мщения боспорского царя с его собственной участью взволновало Карла, и он не раз указывал Фабрициусу на поразившие его воображение строки. Но сатиры Депрео ему не понравились из-за насмешек над великими людьми. Прочитав ту часть 8-й сатиры, где Депрео называет Александра Великого сумасшедшим и одержимым, Карл в гневе даже разорвал страницу.
Шведский лагерь под Бендерами, как когда-то Альтранштадт, стал местом паломничества европейцев, проживавших в Стамбуле, а также турок и татар. Последние толпами стекались сюда, чтобы подивиться на странного гяура, воздерживающегося от вина и женщин и дважды в день встающего на молитву. Некоторые правоверные даже называли Карла «настоящим мусульманином». Карл предоставлял любопытным сколько угодно глазеть на себя, но близкими отношениями с турками гнушался.
Янычары, приставленные к королю для охраны, обожали его за смелость и щедрость. Поскольку шведы все необходимое получали от сераскира, Карл истощал остатки своей казны, раздавая направо и налево денежные награды. Будучи щедр сам, король и в других не любил расчетливости. В Бендерах его любимцем сделался барон Гротгузен, охваченный такой же страстью к приключениям и расточительности. Именно последнее качество барона побудило Карла назначить его на должность главного казначея. О том, каким образом расходовались казенные деньги, дает представление следующая история. Однажды Гротгузену пришлось дать отчет королю о 60000 далеров, истраченных им из королевской казны. Гротгузен уместил отчет в одно предложение:
– Десять тысяч далеров выдано шведам и янычарам по приказанию вашего величества, а остальные истрачены мной на собственные нужды.
Карл улыбнулся:
– Я люблю, чтобы мои друзья таким образом представляли свои отчеты! Если Мюллерну[75] приходилось давать отчет о нескольких тысячах далеров, он заставлял меня прочитывать целые листы. По мне, уж лучше лаконичный отчет Гротгузена.
Когда один пожилой офицер, слывший за очень расчетливого человека, неодобрительно высказался о расточительности Гротгузена и попустительстве короля, Карл сказал:
– Я даю деньги только тем, кто умеет ими пользоваться.
Все же в королевской казне были и другие статьи расходов, и те, кто получал по ним деньги, вскоре показали, что они умеют тратить презренный металл с большей пользой для короля.
В начале XVIII века Турция владела обширными территориями в Азии, Европе и Африке, господство над которыми держалось почти исключительно на военном насилии. Турецкий султан – Великий сеньор, или Великий турок, как называли его в европейских дипломатических документах, – считался одним из самых могущественных государей. Внутри Османской империи он именовался «земным Богом», «сыном Божиим», «братом Солнца и Луны», «раздателем всех венцов на свете» и тому подобными пышными прозваниями и обладал неограниченной властью.
Стамбул был Парижем этой разношерстной империи. Европейская мода справляла здесь свои триумфы. Султан и вельможи соперничали в придумывании увеселений, устройстве празднеств и пиров, возведении дворцов и парков. В окрестностях Стамбула, на берегах небольшой речки, известной у европейцев под названием «Сладкие воды Европы», были сооружены роскошный султанский дворец Саадабад и около 200 более скромных дворцов –
Все люди, живущие во дворце, считались рабами султана и имели единственную обязанность – угождать его прихотям. Бороду – отличительный признак мужчины и господина – здесь носили только сам султан и бостанджи-паша (главный садовник, нечто вроде дворцового коменданта). Последний был вхож к султану в любое время суток; его посылали к тому, кого султан хотел лишить головы.
За всеми делами надзирали евнухи – черные и белые. Черным евнухам поручался присмотр за султанскими женами, поэтому кызлар-ага, глава черных евнухов, пользовался огромным влиянием. По турецким законам даже простой взгляд на жену султана карался смертью. Когда прекрасные пленницы гарема гуляли в саду, садовники выстраивались на валу с большими полотнищами на древках, образуя вокруг женщин полотняную стену. Черные евнухи в это время внимательно наблюдали за потупившими глаза садовниками: заметив нескромный взгляд, они тут же отрубали несчастному голову.
Белые евнухи служили непосредственно султану; они заведовали казной, хозяйством, невольниками и ич-огланами – пажами султана, имевшими доступ в гарем. Ич-огланов набирали из числа христианских мальчиков-рабов, на теле которых не должно было быть ни одного изъяна. Они проходили суровую выучку послушания под руководством белых евнухов. 40 наиболее расторопных и преданных ич-огланов неотлучно состояли при султане; из них он выбирал кандидатов на должности визирей и пашей. Султан и вельможи пользовались ич-огланами и для извращенных любовных утех.
Дворянства в Османской империи не существовало, поэтому для продвижения по службе имели значение только личные заслуги перед султаном. Такой порядок назначения на должности позволял султану, по словам одного английского дипломата, «возвышать без зависти и низвергать без страха».
С другой стороны, визири и паши забирали в свои руки все управление государственными делами, оставляя на долю султана лишь телесные наслаждения. Вторым официальным, а зачастую и первым неофициальным лицом империи был великий визирь. Он постоянно носил с собой государственную печать и обладал всей полнотой гражданской и военной власти, за исключением права казнить пашей и наказывать янычар. Четыре раза в неделю он созывал диван – заседание турецкого правительства, или, как говорили и писали европейцы, Оттоманской Порты.
