что было бы достаточно, если бы об этом сообщали как можно короче, – так ли обстоит дело, как прежде, или же еще хуже».
Пропасть между королем и народом углублялась и тем, что Карл приблизил к себе иностранца барона Генриха фон Герца. Этот одноглазый голштейн-готторпский министр был блестящим профессиональным дипломатом, начисто лишенным морали. Он вызвал к себе всеобщую ненависть денежной реформой, приравнявшей ценность медной монеты к серебряной. Вся страна возопила против него, а духовенство, которое Герц хотел обложить налогом, открыто обвинило его в атеизме. Но Карл одобрил затею своего любимца, и чеканка новой монеты продолжалась. На этих монетах был оттиск каких-то античных богов, поэтому народ прозвал новые далеры «богами барона Герца»; их также называли «монетой нужды». Эта финансовая проделка через несколько лет окончилась полным крахом. В области дипломатии Герц проявил не менее авантюрную изобретательность. При нем ход Северной войны чуть было не принял совершенно неожиданный оборот.
Утрехтский мир изменил политическую ситуацию в Европе, сделав бывших врагов союзниками, а союзников врагами; вместе с тем он позволил западным державам переключить свое внимание на события Северной войны. Во французских дипломатических кругах утверждали, что географическое положение Ливонии, Ингрии и Карелии настолько облегчает их оборону, что ни одно государство не в силах принудить царя возвратить их Швеции. Петра сравнивали с Густавом Адольфом и заявляли, что Россия займет место Швеции в системе европейских государств. Это оживило в Париже интерес к франко-русскому союзу.
Петр, со своей стороны, хорошо понимал, какое значение для успешного осуществления его планов выхода к Балтийскому морю имела война за испанское наследство, сковывавшая силы западных государств. Поэтому после Утрехтского мира царь попытался привлечь к антишведскому союзу Англию и Францию. Однако этим замыслам Петра не суждено было осуществиться из-за смерти королевы Анны и Людовика XIV.
Анна умерла в 1714 году, не оставив после себя наследника. Ее брат Иаков Стюарт (сторонники этой династии называли его Иаковом III), с именем которого связывали реставрацию абсолютизма и католичества, вызывал ненависть у большинства англичан и у вигов, заправлявших в парламенте. Специальным парламентским актом английская корона была передана ганноверскому курфюрсту Георгу[95], имевшему некоторые законные права на английский престол (он был потомком одной из дочерей Иакова I Стюарта) и исповедовавшему лютеранство.
По своему политическому кругозору и привычкам Георг был типичным мелким немецким князьком. Флегматичный, непритязательный в быту, работящий, бережливый до скупости и аккуратный до педантизма, он был бы гораздо более уместен на посту бургомистра, чем на престоле обширной Британской империи. Нравы его новых подданных были ему вполне чужды (до конца жизни он так и не выучил ни одного слова по-английски), английские законы и политическое устройство навсегда остались для него тайной, которую он и не пытался разгадать. Впрочем, солидный возраст короля – 54 года – отчасти извинял его ганноверский консерватизм.
Английскую корону Георг принял равнодушно и не особенно дорожил ею, по-прежнему заботясь исключительно о ганноверских интересах. В английской политике он понимал только то, что его друзья – виги, а враги – тори и якобиты[96]; поэтому он заключил с первыми сделку, предоставив им полную свободу во внешней и внутренней политике взамен на обещание не давать в обиду Ганновер. Король аккуратно появлялся на открытии парламентской сессии, назначал министерство из вигов, подписывал необходимые бумаги, получал цивильный лист[97] в 700000 фунтов стерлингов и надолго уезжал в свое немецкое отечество.
В общем, Георг был вполне безобиден, и англичане могли бы радоваться такому королю, если бы он не вводил в соблазн благочестивых пуритан своей страстью к женскому полу. Георг имел весьма своеобразные понятия о женской красоте. Две его фаворитки, которых он привез в Лондон, были пожилыми дамами и по единодушному отзыву современников «блистали безобразием»: одна из них была стара, дурна и худа; другая – стара, дурна и толста. Первую англичане немедленно прозвали Большой Мачтой, вторую – леди Элефант[98].
Особенно сильное влияние на короля оказывала Мачта, хотя, по уверению лорда Честерфилда, женатого на ее дочери, обычные рассуждения королевской фаворитки граничили с идиотизмом. Возможно, секрет ее влияния заключался в совершенно немыслимом обожании, которым она окружила Георга. Про нее рассказывали, что король в минуту мистического настроения пообещал ей явиться после своей смерти. Через некоторое время после его кончины в ее комнату влетел ворон, вызвавший настоящее потрясение у почтенной леди; птице были оказаны королевские почести.
Леди Элефант была более умна, каковое качество король, вероятно, не относил к числу ее достоинств. Впрочем, Георг внешне оказывал обеим фавориткам одинаковые знаки внимания. Ежедневно он проводил с каждой из них два часа – ни минутой дольше. Во время этих посещений он вырезал ножницами фигурки из бумаги, рассказывал новости или, соскучившись, курил трубку, молча поглядывая на свою возлюбленную. Все это имело бы вид самой нежной идиллии, если бы обе женщины не были страшно жадны. Они торговали высшими государственными должностями и продавали свою протекцию. Про Мачту говорили, что она, не задумываясь, продала бы Георга, если бы кто-нибудь дал за него хорошие деньги. Она даже добилась, чтобы ей выдавали жалованье командира конной гвардии, так как эта должность оставалась вакантной.
Ганноверские министры не отставали от фавориток и брали взятки где было можно. Компанию дополняли два турка, Мехмет и Мустафа, которых Георг, служивший в юности в австрийской армии, взял в плен и сделал своими камердинерами, – эти торговали мелкими придворными должностями.
Георг смотрел на все сквозь пальцы, а когда английские министры однажды пожаловались на лихоимство его фавориток и фаворитов, он искренне удивился:
– Как? Неужели вы сами ничего не получаете за вашу протекцию?
В другой раз королевский повар попросил у Георга разрешения вернуться в Ганновер.
– Отчего ты хочешь оставить мою службу? – спросил король.
– Ах, ваше величество, здесь слишком много крадут, – ответил честный слуга. – В вашем курфюршестве мы жили так экономно!
– Помилуй, любезный друг, – возразил Георг, помирая со смеху, – ведь это деньги англичан! Ты делай то, что и другие, и не стесняйся. Всем нам хватит.
В международной политике новый английский король обращал внимание лишь на ее финансовую сторону. Получив предложение Петра примкнуть к союзу против Швеции, Георг, знавший о непопулярности этой идеи среди вигов, решил усидеть на двух стульях: как ганноверский курфюрст он согласился присоединиться к коалиции и даже получил от Дании «задаток» – герцогства Бремен и Верден, ранее принадлежавшие Швеции; а как английский король он предоставил вигскому правительству поступать по своему усмотрению. Англия теперь проявляла открытую враждебность к захвату Россией позиций на
