возрастом.
Филипп обернулся, чтобы еще раз взглянуть на свою невесту, которая теперь скованно вытянулась, стоя перед маршалом. Маршал очень снисходительным тоном представил ее своей жене:
– Моя дорогая Элен, позволь тебе представить Анну-Марию Бурбон-Корбей, нашу будущую невестку. Анна-Мария, моя жена, герцогиня Харкурт.
Девушка быстро и неловко присела в реверансе. После того как маршал так же небрежно представил ее Генриху и Патриции, она совсем сникла, чувствуя себя еще более неуверенно. Когда она обернулась, Филипп заметил, что ее огромные карие глаза стали влажными от сдерживаемых слез.
У нее был такой испуганный и затравленный взгляд, будто ее со всех сторон окружала злобная свора собак. Сравнение было не в ее пользу. Его невеста двигалась как манекен и выглядела как разукрашенная деревянная кукла, выставленная напоказ в зале.
И все-таки, несмотря на неуверенность, в ней было что-то особое. Филипп подумал, пока она приближалась к нему, что она, вероятно, умна, но в ее глазах нет даже намека на хитрость или злобность. Чем-то она неуловимо напоминала его маленькую сестричку Элизу. Странно. Они были такими разными. Элиза светлая, как весна, радостная, как первые дни мая, а здесь все в красновато-коричневых и желтоватых оттенках сумрачной осени.
Энни знала, что женщины перешептываются о ней, прячась за своими веерами, и после снисходительного тона маршала было ясно, о чем, но она и не питала особых надежд на успех, стараясь только держаться достойно. Сначала она очень боялась, но теперь ей стало легче. Было бы удивительно, если бы она сумела держаться так же легко и свободно, как герцогиня или виконтесса.
Маршал повернулся к трем мужчинам возле камина, и любопытство заставило ее забыть все свои страхи. Наконец-то ее представят тому, кому она предназначена.
Маршал объявил:
– Филипп, позвольте представить вам вашу невесту. Анна-Мария, мой младший сын, герцог де Корбей.
Высокий стройный офицер с темно-синими глазами, волосами цвета воронова крыла, с чисто выбритым подбородком шагнул навстречу, и ей показалось, что над ней засияло голубое небо.
8
Филипп видел, как в глазах его невесты исчезает испуганное выражение. Она явно стала спокойнее. Улыбка, появившись на лице, преобразила его, из простоватого оно стало почти хорошеньким. Он взял ее за руку и поклонился:
– Я ждал этого момента с величайшим нетерпением.
– Я также, ваша милость. – Ее голос, полный и глубокий, заставил его опять вспомнить об осени, произношение было неожиданно аристократично.
Коснувшись ее руки, он почувствовал едва заметную дрожь. Девушка явно старалась преодолеть боязнь. Филиппа захлестнул прилив симпатии к ней. Такая уязвимость легко может сделать ее легкой добычей в салонах Парижа и королевском дворе. Филипп пообещал себе, что сделает все, что только можно, чтобы помочь своей невесте. Он слегка сжал ее пальцы.
Она, похоже, его поняла. Нервная дрожь рук успокоилась, но в глазах исчезло всякое выражение. Она спряталась за защитной маской. Он это понял, поскольку и сам часто этим пользовался. Впервые с тех пор, как он увидел свою невесту, он почувствовал к ней интерес. За этой намеренно надетой маской скромности скрывается… что? Он задержал ее руку в своей дольше, чем допускал придворный этикет.
Может быть, все это и не будет таким уж тяжелым испытанием. Он мог поклясться, что через их сцепленные пальцы идет еле уловимый и приятный ток.
Дверь залы открылась.
– Обед подан, – объявил слуга.
При словах дворецкого у нее опять задрожали пальцы, она испуганно вцепилась в руку Филиппа. Он взял ее под локоть и медленно повел через залу. Она была так молода. И если ее манеры за столом будут столь же провинциальными, то долг Филиппа, как хозяина, помочь ей и сгладить ее неловкость.
Он не собирался позволить сделать ее предметом насмешек и прошептал ей на ухо:
– Пойдемте, мадемуазель, прошу вас. Я не хочу, чтобы вас посадили рядом с моей мачехой, как было намечено. Мы будем сидеть рядом. Я не собираюсь лишать себя вашего милого общества.
Энни приняла его любезное приглашение, сказанное шепотом, с огромной благодарностью. Теперь, зная, что он не оставит ее одну, она могла храбро поднять голову перед новым тяжелым испытанием.
Они вошли в огромное помещение, и взору Энни представилось целое море серебра, фарфора и изысканного хрусталя. Она резко остановилась, из головы вылетело все, что она узнала за часы обучения с сестрой Жанной. Но когда безрассудная паника почти поглотила ее, она вдруг почувствовала мягкое пожатие сильной, тонкой руки, держащей ее локоть. Она посмотрела в глубокие синие глаза Филиппа и, увидев в них понимание, стала увереннее.
Голос младшего герцога звучал мягко и успокаивающе:
– Если вам что-то не понравится, мадемуазель, скажите мне, и я все исправлю.
Слуги слегка засуетились вокруг, когда он усадил Анну-Марию на почетное место возле маршала.
Сам маршал восседал на роскошном резном кресле во главе стола. Он сухо буркнул:
– Вы нарушаете порядок, Филипп. Мы собирались посадить Анну-Марию рядом с Элен, чтобы они могли спокойно поболтать.
– Я уверен, отец, что и вы, и я в равной мере хотим развлечь нашу гостью. – Филипп поднял брови и позволил себе чуть улыбнуться. – Кроме того, Анна-Мария наша почетная гостья, и мы не можем посадить ее на дальнем конце стола. – Не обращая внимания на изумление слуг, стоящих позади кресел, Филипп решительно уселся рядом с Анной-Марией.
Хотя маршал больше не возражал, Энни заметила угрожающий блеск во взгляде, который отец бросил на сына. Очевидно, что эти два человека не доверяют друг другу, а возможно, и полны ненависти. Энни решила впредь держаться подальше от маршала. Она и Филипп должны быть союзниками, и никто больше им не нужен.
Тяжелый камень сомнений свалился с ее сердца. Может быть, сын не похож на своего отца.
Поток, казалось бы, незаметных унижений весь обед обрушивался на нее. Хотя красавец-герцог ничем не показывал своего недовольства, ей было очевидно, что заметная простота и неловкость ее манер огорчают его.
Прижав руки к губам, Энни поклялась, что не даст ему больше повода стыдиться за нее – ни сегодня вечером, ни позже. Она взглянула на него – он смотрел на нее так, как будто она была единственной женщиной за этим столом.
Теплая волна признательности охватила ее. Воспрянув духом, она вежливо обратилась к нему:
– Вы, наверное, любите охоту, ваша милость, сестра Жанна говорила, что мужчины любят разговаривать о подобных вещах.
– Пожалуйста, зовите меня Филиппом.
– Тогда меня – Эн… Анна-Мария.
С легкой улыбкой он ответил:
– Сама охота – значительно более интересное дело, чем разговоры о ней. – Он все еще не отрывал от нее взгляда. – А вы любите охоту, Анна-Мария?
Ее имя – все еще непривычное для нее – в его устах прозвучало как единственно возможное. Да, он спрашивал об охоте. Он разочаруется, если узнает, что ей трудно даже сесть на лошадь, но она решила не отказываться от своих монастырских привычек. Она всегда говорила правду.
– Я никогда не была на охоте, – честно призналась она. – Я почти ничего не знаю о вашем мире, Филипп. – Его имя застревало на губах. – В женском монастыре, где я выросла, был монастырский порядок. Там не было развлечений, а было только много работы, молитв и одиночества.
Восхищение на его лице сменилось мрачным выражением.
– Тяжелая работа и молитвы – удел и многих знатных людей. Многие из них живут всю жизнь, не зная ничего другого. – Его настроение снова резко изменилось, искренность сменилась циничной усмешкой, показавшей крепкие белые зубы. – А вот одиночество – это особое дело. – В его глазах не было улыбки. – Запирать мальчика на несколько дней в голубятне, пока не кончится еда, я называю не одиночеством, а
