и посторонних, которые окажутся настолько неблагоразумными, что станут их слушать.
Еще больше осложняло ситуацию и то, что отец мальчика, Федор Андреев, был младшим офицером МГБ и вдобавок одним из подчиненных самого Льва. Вместо того чтобы взять себя в руки, он решил воспользоваться авторитетом этой организации, дабы придать вес своим смехотворным измышлениям. Он переступил черту, позволив чувствам затмить разум. И, не окажись в этом деле смягчающих обстоятельств, Лев вполне мог просто отдать приказ о его аресте. Словом, ситуация грозила выйти из-под контроля. И вот, вместо того чтобы заниматься настоящим, важным делом, Лев вынужден был посвятить целый день попытке исправить положение.
Предстоящая конфронтация с Федором не вызывала у него радостного предвкушения, поэтому Лев неторопливо поднимался по лестнице, размышляя о том, как он вообще попал сюда, в организацию, которая следила за настроениями людей. Он никогда не думал о том, чтобы поступить на службу в госбезопасность, но эта карьера стала логичным продолжением его армейской службы. Во время Великой Отечественной войны его призвали в ряды ОМСБОН — Отдельной мотострелковой бригады особого назначения. Третий и четвертый батальоны укомплектовали исключительно студентами Центрального института физической культуры, в котором он учился, отбирая будущих бойцов по физическим данным и способностям. Затем их отправили на переподготовку в тренировочный лагерь в Мытищах, к северу от Москвы, где обучали приемам рукопашного боя, умению владеть любыми видами оружия, прыгать с малой высоты с парашютом и обращаться со взрывчаткой. Лагерь находился в ведении НКВД, Народного комиссариата внутренних дел — так называлась госбезопасность до того, как превратиться в МГБ. Подчинялись батальоны тоже непосредственно руководству НКВД, а не армейскому командованию, что нашло отражение и в характере выполняемых ими заданий. Их забрасывали в тыл врага для уничтожения инфраструктуры, средств связи, для сбора сведений и устранения высокопоставленных офицеров и чиновников — словом, они были самыми настоящими диверсантами.
Льву пришлась по душе подобная независимость проводимых операций, но он благоразумно держал эти мысли при себе. Ему нравился сам факт (или иллюзия) того, что его судьба находится в его собственных руках. Он пребывал в своей стихии и всегда добивался успеха. Неудивительно, что вскоре он был награжден орденом Суворова II степени. Его поразительное хладнокровие, неизменная удача, приятная внешность и, самое главное, непоколебимая и искренняя вера в свою страну привели к тому, что он стал «парнем с обложки» — в буквальном смысле — при освобождении советскими войсками оккупированной немцами территории. Его и еще нескольких солдат из разных дивизий сфотографировали на фоне горящего немецкого танка. Они стояли, подняв вверх автоматы, с победными улыбками на лицах, а возле их ног валялись трупы фашистов. Вдали курилась дымом сожженная деревня. Разрушение, смерть и победные улыбки — широкоплечий Лев с его хорошими зубами всегда оказывался на переднем плане. Всего через неделю фотография была напечатана на первой странице «Правды», и Льва стали узнавать незнакомые люди, его поздравляли солдаты и штатские — все, кто хотел пожать ему руку и обнять его, ставшего символом победы.
После окончания войны Льва перевели из ОМСБОН в штат НКВД. Подобный шаг выглядел вполне мотивированным. Он не задавал ненужных вопросов: этот путь ему указали старшие товарищи, и он пошел по нему с гордо поднятой головой. Его страна могла потребовать от него что угодно, и он с радостью согласился бы. Получив приказ, он взялся бы руководить одним из лагерей ГУЛАГа на Колыме в арктической тундре. В жизни у него была только одна цель: верно служить своей стране — стране, которая победила фашизм, стране, которая обеспечивала бесплатное образование и медицинское обслуживание, которая возвестила о правах рабочего класса на весь мир, которая платила его отцу — работавшему на конвейере на заводе по производству боеприпасов — зарплату, сопоставимую с той, которую получал высококвалифицированный врач. И хотя его собственная работа в органах госбезопасности зачастую бывала неприятной, он понимал ее необходимость — необходимость защиты революции от внутренних и внешних врагов, от тех, кто старался подорвать ее устои, и от тех, кто хотел задушить ее. Ради этой защиты Лев готов был пожертвовать своей жизнью. Ради этого он был готов пожертвовать и жизнями других.
Но сейчас его героизм и военная подготовка оказались бесполезными. Здесь не было врага, а был всего лишь товарищ по работе, друг, убитый горем отец. Тем не менее стандарты МГБ оставались неизменными, и скорбящий отец превратился в фигуранта протокола. Лев должен был соблюдать особую осторожность. Он не мог поддаться тем же чувствам, что обуревали и ослепляли сейчас Федора. Эта истерия подвергала опасности хорошую, приличную семью. Если не принять мер, безосновательная болтовня насчет совершенного убийства способна разрастись, как степной пожар, и охватить всю округу, приводя людей в замешательство и заставляя их ставить под сомнение один из основных постулатов их нового общества.
Впрочем, безоглядно в него верили немногие. И на Солнце бывают пятна: они все еще жили в обществе переходного типа, которому недоставало совершенства. Как офицер МГБ, Лев обязан был изучать труды Ленина; собственно, это была обязанность каждого человека и гражданина. Он знал, что такие социальные язвы, как преступность, станут постепенно заживать по мере того, как исчезнут нужда и бедность. Но пока они еще не достигли этой сверкающей вершины. Время от времени случались кражи, пьяные ссоры заканчивались насилием; кроме того, существовали «урки» — члены преступных сообществ. Но люди должны были верить, что они идут к новому, лучшему миру. И сейчас назвать случившееся убийством — значило сделать гигантский шаг назад. От своего непосредственного начальника, майора Кузьмина, Лев знал о трибуналах 1937 года, когда Сталин сказал, что обвиняемые
Враги партии были не просто саботажниками, шпионами и вредителями — они сомневались в линии партии, сомневались в возможности построения нового общества. В соответствии с этим правилом Федор, товарищ Льва, действительно превратился во врага.
Задача Льва состояла в том, чтобы в зародыше задавить все необоснованные спекуляции и отвести семью от края пропасти. Разговоры об убийстве несли в себе драматический эффект, на который падки впечатлительные люди. Если дело дойдет до этого, ему придется продемонстрировать жестокость: мальчик совершил ошибку, за которую заплатил жизнью. И больше никто не должен пострадать из-за его неосторожности. Но, быть может, этого не потребуется. Быть может, ему не понадобится заходить так далеко. Скорее всего, все можно уладить тихо и мирно. Проявить терпение. Ведь родители и родственники не могли сейчас мыслить здраво. Следует изложить им факты. Он пришел сюда не за тем, чтобы угрожать им, во всяком случае не сразу: он пришел помочь. Он пришел, чтобы вернуть им веру.
Лев постучал, и Федор открыл дверь. Лев склонил голову.
— Приношу свои соболезнования по поводу твоей утраты.
Федор отступил, давая возможность Льву войти.
Все места были заняты. Комната была полна народу, как на собрании в деревенском клубе. Здесь были пожилые люди и дети: похоже, собралась вся семья. В такой атмосфере легко было представить, как воспламенились чувства. Вне всякого сомнения, они буквально внушали друг другу мысли о том, что в смерти их маленького мальчика повинна некая мистическая сила. Пожалуй, так им было легче смириться со своей потерей. Не исключено также, что они терзались чувством вины из-за того, что не научили малыша держаться подальше от железнодорожных путей. Лев увидел несколько знакомых лиц. Это были товарищи Федора по работе. И они явно испытывали замешательство от того, что их застали здесь. Они не знали, что делать и как себя вести, избегали смотреть ему в глаза. Им определенно хотелось уйти, но они не могли так поступить. Лев повернулся к Федору.
— Не лучше ли будет, если мы поговорим с глазу на глаз?
— Нет, это моя семья: они хотят услышать то, что у вас есть им сказать.
Лев обвел комнату взглядом — примерно двадцать пар глаз смотрели на него. Они уже догадывались, что он им скажет, и это им не нравилось. Они злились из-за того, что их маленький мальчик погиб, и таким образом выражали свою боль. Льву оставалось лишь смириться с тем, что он превратился в отдушину для их гнева.
— Не могу представить себе большего горя, чем потерять ребенка. Я был твоим другом и товарищем, когда вы вместе с женой праздновали рождение своего сына. Я помню, как поздравлял вас. И теперь, с невыразимой скорбью, я пришел предложить вам утешение.
