член совета директоров 'Мацусита дэнки'. — Социализм привлекает к себе рабочих? Ну что же, наша задача в таком случае, — продолжал он с видом человека, сумевшего ловко провести соперника, — показать им, что нравственные принципы социализма и наши — одинаковы.
Мошенничество? Безусловно. Однако затеяно оно с надеждой на выгодный практический результат.
'Культурная революция', развязанная маоистским руководством, вымела из Китая представителей почти всех зарубежных торговых фирм. Только японцы не уехали из Пекина. Более того, им даже удалось заключить новые контракты. Благоволение инициаторов 'культурной революции' они снискали просто: участвовали в шествиях хунвэйбинов, высоко держа над собой плакаты с популярным тогда в Китае требованием: 'Размозжить собачью голову Сато!' Эйсаку Сато был японским премьер-министром.
— Голове Сато хунвэйбиновский лозунг ничем не грозил, а мы подписывали неплохие торговые соглашения, — спокойно объяснил мне один из участников пекинских шествий это проявление прагматизма, что сродни беспринципности.
Лет 15 назад японская фирма подписала с американским шахтовладельцем контракт на поставку в Японию железной руды. Вскоре после заключения контракта конъюнктура изменилась, и шахтовладельцу стало ясно, что он потеряет последнюю рубашку, если будет соблюдать условия поставок. Но предприниматель со старомодными, если исходить из нравов нынешних американских бизнесменов, представлениями о чести не пошел по пути нарушения слова и стоически продолжал отгрузку руды в Японию, как вдруг японская фирма уведомила, что, поскольку он, по ее подсчетам, терпит убытки, фирма в одностороннем порядке повышает закупочную цену.
— Ну и чего вы достигли? — спросил я сотрудника японской фирмы. — Потеряли повышенную прибыль?
— Не-ет! — энергично запротестовал собеседник. — Поступившись частью прибыли, мы приобрели рынок с благорасположенными к нам партнерами. 'Известным становится имя, сказанное прохожим, а не выбитое на камне', — привел собеседник японскую поговорку и добавил: — Тем более имя, произносимое с благодарностью и одобрением.
По мнению японца, контракт, в котором оговорены мельчайшие детали, — абсурд. В области внешней торговли японские бизнесмены подписывают конечно же детализированные контракты, поскольку такова международная практика. Но японец считает, что с изменением ситуации должны меняться и отношения между сторонами, хотя сам он — удивительно верный слуга уговора, по крайней мере надежный формальный его исполнитель.
На следующий день после высадки в Японии армии США несколько американских солдат сели в Иокогаме в поезд, шедший в Токио. Кондуктор потребовал от них оплатить билеты, словно ничего не произошло: ни безоговорочной капитуляции Японии, ни введения оккупационного режима. Солдаты расхохотались. Но кондуктор стоял на своем. 'Нет у нас японских денег', — втолковывали ему солдаты. 'Тогда выходите из вагона!' — приказал кондуктор. Спор прекратил американский солдат, выстреливший для острастки в потолок.
Только под страхом смерти поступится японец буквой правил, писаных или неписаных, но, чтобы японец пожертвовал духом правил, если они вступают в противоречие с реальностью, совсем не обязательна стрельба.
— Производить телевизионные съемки в здании фирмы 'Сумитомо киндзоку' категорически запрещено, — заявил мне управляющий многоэтажным 'билдингом' в токийском деловом районе, куда я с кинооператором приехал, чтобы снять 'сидячую забастовку' у дверей президента фирмы.
— Уж не собираетесь ли вы нарушить японский закон о свободе сбора информации, которую необходимо знать общественности? — запротестовал я.
— Здание — частная собственность, и порядки в нем устанавливаются ее владельцем, — парировал мое обращение к закону управляющий.
— В таком случае, — сказал я, — мой кинооператор снимет вас, и советские телезрители узнают, кто помешал им увидеть забастовку японских рабочих. Можете не сомневаться, что японские средства массовой информации тоже будут оповещены о вашем поступке, — присовокупил я.
Управляющий задумался. Забастовка в 'Сумитомо киндзоку' и без того наделала шуму в печати. Скандал с зарубежным журналистом привлечет к забастовке еще большее внимание. Таким, вероятнее всего, был ход рассуждений управляющего. Трезвый расчет, прагматизм вынуждали отринуть дух инструкций, но традиционное послушание не позволяло растоптать ее букву. И управляющий проговорил:
— Ладно. Внутренняя охрана здания не станет применять физическую силу и препятствовать съемкам, но она заявит вам решительные протесты. Ставлю еще условие: в кадр не должен попасть никто из охраны.
Мы сняли рабочих, лежавших на полу у президентского кабинета, взяли у них интервью. Охранник в серой униформе и фуражке, напоминавшей солдатскую, непрерывающейся скороговоркой заявлял протесты, стараясь не оказаться в поле зрения кинокамеры. Я попросил протестовать немножко потише, чтобы голос охранника не ложился на магнитофонную пленку вместе с записью интервью у рабочих. Охранник сбавил тон. После окончания съемки я зашел к управляющему зданием.
— Спасибо за содействие, — вежливо поблагодарил я.
— Никакого содействия не было! — Управляющий даже подпрыгнул в кресле. — Я точно выполнил инструкцию! Охрана решительно протестовала против съемок.
О японской сметливости, необыкновенной хозяйственности и бережливости легко написать большую книгу. Фактов — масса. Японский практицизм бывает, однако, жестоким. После энергетического кризиса 1973 года Япония свернула энергоемкую алюминиевую отрасль. Обезлюдели целые районы страны, некогда цветущие, а теперь словно испытавшие истребительный мор. Людским трагедиям не было числа.
Я хочу остановиться не на сенсационных с точки зрения экономического эффекта, а на весьма показательных для японцев проявлениях практицизма, чтобы продемонстрировать их стремление извлекать прибыль там, где, казалось бы, могут быть одни убытки и где сама мысль о прибыли выглядит на первый взгляд просто нелепо.
После спектакля в Большом театре я вызвался проводить моего японского гостя — средней руки коммерсанта — в гостиницу, где он остановился. На площади перед театром такси не оказалось, и мы сели в первую проезжавшую мимо автомашину с надписью на боку 'Медпомощь на дому'. Заинтригованный японец весь обратился во внимание — оглядел машину внутри, проследил, сколько я заплатил шоферу, у гостиницы обошел машину кругом. Особенно долго изучал красный крест и надпись на дверце. Потом спросил:
— Эта машина принадлежит врачу?
— Нет, поликлинике, — ответил я.
— Шофер — ее служащий?
— Судя по всему, да.
— Следовательно, деньги, которые вы ему заплатили, он сдаст в поликлинику?
— Очень сомневаюсь. — Я не удержался от улыбки.
— В таком случае, — не унимался японец, — поликлинике шофер возместит стоимость бензина и амортизации машины, а государству отдаст подоходный налог?
Я попытался перевести разговор на спектакль, который только что посмотрели в Большом театре.
— А почему бы поликлинике не оборудовать машину счетчиком? — гнул свое японец. Непрактичность поликлиники вывела его из равновесия. — Днем счетчик можно укрывать чехлом, а вечером, раз уж шофер все равно подрабатывает, счетчик включать; и поликлиника не оставалась бы внакладе, да и государству — доход.
Японец съездил в Волгоград. Среди волгоградских сувениров, которыми, вернувшись, похвастался гость, я заметил оклеенную синим бархатом коробочку — по вензелю на крышке догадался, что в футляре раньше находилась японская жемчужная заколка для галстука. Теперь на бархатной подушечке лежал прикрепленный тонкой резинкой маленький ржавый с острыми краями осколок от снаряда или мины.
— На Мамаевом кургане подобрал, — сказал японец. — Там их — не счесть. А кончатся, можно брать
