Долгие беседы в ожидании счастливой смерти

Он писал эту пьесу в шестидесятые годы. Почему не закончил? й не может ответить, вернее — как не раз уже бывало, отвечает вопросом на вопрос: «А как думаете вы?»

— Наверное, все дело в философском вакууме. Пьеса строилась на интеллектуальном поединке. Но поединок этот вряд ли был возможен вообще. О чем могли спорить два злодея? О дележе добычи?

Финал «открыт»: долгие разговоры Сталина и Гитлера заканчиваются безрезультатно, война продолжается.

Двойное зрение

12 декабря 91 г. Скандал начинается, как обычно. Не потому, что кто-то хочет скандала. Он — в воздухе, атмосфере. Человек еще не может уловить смысл сказанного, но ему уже не нравится твоя интонация…

Все начинается с телепередачи, посвященной еврейско- литовским отношениям перед Второй мировой войной. Кроме й, в этой передаче участвовали председатель Верховного Совета Литвы Витаутас Ландсбяргис (в то время — фактически глава государства), писатель Григорий Канович, депутат Верховного Совета, директор Еврейского музея Литвы Эмануэлис Зингерис, еще несколько человек.

Можно сказать: выступление й вызывает у многих телезрителей «бурную реакцию» (литовцы бурно хвалят, евреи — бурно ругают). Но лучше процитировать его новое письмо к дочери, которой й — как правило — пишет в состоянии духовного кризиса:

«Плохи мои дела… меня загнали в угол. Кто? Не знаю, мне кажется — все. Ты скажешь: чушь, так не бывает, ведь все — ничего не значащее слово, в моем случае — придуманный злодей, который карает неизвестно за что… Коллизия, в которой я очутился, мне кажется исключительной. С литовским евреем никогда еще так не бывало».

Ощущаю его «загнанность» по интенсивности наших телефонных разговоров: три-четыре в день.

__________________________

Впервые за последние годы й вышел из «ложи», поднялся на сцену. А его забросали гнилыми яблоками.

_________________________

Письмо й перевели на русский, хотят опубликовать в журнале «Вильнюс». Он просит меня посмотреть перевод. И вот я читаю сейчас этот текст с карандашом в руках и…не нахожу для себя ничего нового — того, о чем бы он не говорил мне раньше.

Тогда почему й бьет себя в грудь? «Сам заварил эту горькую кашу… не разобрался».

«Во всем виновата интонация» — слова из еврейского анекдота.

________________________

Не сомневаюсь: когда-нибудь эти заметки й помогут тем исследователям, которые возьмут на себя труд написать о психологии еврейско- литовских отношений… В этом-то все и дело! й выступил по телевидению как писатель-психолог. А его слова восприняли сквозь призму политической конъюнктуры.

_______________________

Психология исторического процесса для й очевидна: жили рядом два народа; жили, в сущности, мирно; друг друга при этом почти не знали; неужели трагически разошлись?

_____________________

Он любит вспоминать Каунас своей юности. Литовские и еврейские поэты тогда нередко выступали на одних и тех же литературных вечерах, аплодировали, улыбались, симпатизировали друг другу. Почему-то ни у тех, ни у других никогда не возникало желание поговорить, просто посидеть вместе за столиком кафе…

_____________________

й, конечно, не первый задумался о странной «стене между литовцами и евреями. Невидимой. Но и своеобразной»… Они были соседями — «на одной улице, часто — в одном доме, — все это должно было их сближать, но не сближало: разными были языки, культуры, религии, привычки, а главное — совершенно разной была психология…»

_______________________

Тут я останавливаюсь. Вот он, главный предмет размышлений й. Старый еврей пытается понять: о чем думал, что переживал его сосед-литовец в сложные предвоенные десятилетия.

«Ах, как я гордился, мальчишка, когда мама привезла меня впервые в Каунас! Почему я гордился? Видел всюду на улицах столицы вывески с еврейскими фамилиями! Нет, мне в голову не приходило спросить: а что думают по этому поводу литовцы? Может быть, то, что вызывало у меня гордость, казалось им унизительным?»

й во второй раз повторяет мне тезисы своего выступления по телевидению. Но потом я перечитываю его письмо к дочери — аргументы й сформулированы здесь четче:

«…Поверь, что я только стараюсь тебе объяснить, каково было тогда национальное самосознание рядового литовца, и измерить его теми же психологическими мерками, которыми ты меряешь свое. Не удивляйся, что я так говорю. Представь хоть на минуточку, какие чувства охватили бы тебя, израильтянку, если бы ты увидела, что в центре Тель-Авива, на шикарной улице Дизенгофа большинство магазинов принадлежит не евреям, а арабам, торговые компании — арабам, кинотеатры и кафе — тоже арабам. Не сомневаюсь, что это вызвало бы у тебя неприятные ощущения, задело бы национальное и, чего доброго, человеческое достоинство. Если скажешь нет, прости, не поверю. Я прекрасно знаю, в какое время мы живем, что люди — толпа, масса — заражены ужасной национальной лихорадкой, которая распространилась как эпидемия и «завоевала» не только отдельные государства, но и целые континенты, и все — и я, и ты — признаемся же! — ею заражены…

К сожалению, в этом плане наша с тобою историческая родина — Израиль — не исключение. Жилищное строительство на оккупированных территориях, скупка у арабов земель продиктованы не только экономическими — не будем лгать себе и другим, — а в большей степени национальными интересами. Ты, конечно, скажешь: евреи правы, потому что все это — их. А литовцы, создавая и укрепляя свое государство, ведь тоже были правы, говоря: «Все это наше!»

…На одно и то же событие й пробует взглянуть дважды — своими глазами, а потом глазами соседа. А ведь это и есть главное в том диалоге между евреями и литовцами, который давным-давно пора начать.

____________________

В наших разговорах й возвращается (десятки раз?) к трагическому тупику, в который загнала литовских евреев история.

«…Мы уже знали о том, что делают с евреями в Германии и что делают с ними в оккупированной немцами Польше… Нет, выбора у евреев не было. Вели битву два гиганта — Германия и СССР. Если победит Гитлер, евреям — смерть. Если победит Сталин — остается хотя бы надежда… Так только и можно объяснить цветы, с которыми литовские евреи встречали советские