Долгие беседы в ожидании счастливой смерти

слышал й то, что говорили о нем. В.Свянтицкас (председатель Союза писателей Литвы), литературовед Д.Юделявичюс, кинорежиссер К.Матузявичюс, член Сейма Э.Зингерис. Может быть, удивился: оказалось, одинокий путь его был различим для других.

___________________

«Он жил не по-еврейски. И умереть не смог, как еврей. Где видано — лежит еврей на христианском кладбище!»

Спасибо за этот голос! й ждал его. Раньше в решении вопроса о том, где писателю быть похороненным, вмешивалась «комиссия», теперь — «общественность».

А он сказал летом дочери, приехавшей прощаться с ним:

— …Все-таки пусть это будет кладбище на Антакальнисе! Там уже поселились многие мои друзья — литовские артисты, художники, литераторы…

_____________________

Кстати, если говорить о мнении евреев. Слышал я и другой голос:

— Все правильно! Ведь Йосаде сделал свой выбор гораздо раньше. Тогда, когда стал литовским писателем. Он, как всегда, логичен.

— А как думаете вы? — спрашивает у меня кто-то.

Думаю я о его свободе. Куда бы она ни вела. О том, что й преодолел еще один страх — посмертного осуждения.

_______________________

Вчера (10 декабря 95 г.) были на кладбище (доктор Сидерайте, Иосиф, его старшая дочь Саломея, доктор И.Вейсайте, мы с женой; Неля, жена Иосифа, их младшая дочь Эльжбета — больны).

Могила й на самой вершине горы. Все заметено снегом. Cтавим свечи, которые тут же — на ветру — гаснут. Одна свеча все же остается гореть. Смотрю на голубое свечение внутри пламени. Говорят, это символ «другой жизни».

______________________

Все обычно: кто-то уже забыл й, а кто-то его и не знал, даже не слышал его имени. Но кто-то выстраивает теперь свои, новые, отношения с й. Возник интерес к двум его последним книгам, которые доктор Сидерайте сейчас развозит, разносит, рассылает — по магазинам, библиотекам, за границу.

_______________________

й спрашивал у нее:

— А ты, Шейнеле, будешь писать обо мне воспоминания?

— Неизвестно, кто из нас умрет раньше.

Теперь я записываю рассказы доктора Сидерайте — так же, как когда-то рассказы й.

История их отношений по напряженности коллизий похожа на роман. Роман этот — для какой-то другой книги, но все же намечу некоторые его линии.

________________________

В эти дни она говорит кому-то из сослуживцев, а потом с удивлением пересказывает мне:

— …Сейчас мы с мужем духовно ближе, чем при его жизни. Он обычно повторял (иногда шутливо, порой серьезно): «Жена должна быть всегда занята, иначе ей лезут в голову идиотские мысли». Вот я и была занята. А сейчас, из вечера в вечер, разбираю его архив. То и дело муж открывает мне душу.

_______________________

«В большой папке — его письма ко мне (первое — в роддом, когда появилась на свет Ася); записки (иногда — буквально на обрывках бумаги), письма к сестре в Израиль — тоже обо мне…» (27 января 96 г.)

Многие его «эксперименты» касались, прежде всего, жены. Задавал неожиданные вопросы, создавал конфликтные ситуации, наблюдал, «переделывал», ревновал, без предупреждения приезжал обычно в другой город, когда она была там на курсах повышения квалификации, «предъявлял претензии, которые ставили меня в тупик, фантазировал обо мне такое, что мне самой никогда не пришло бы в голову…»

Но она так и осталась для й загадкой.

________________________

Фотография из архива й. Доктор Сидерайте — в больнице. й хотел отправить снимок сестре, потом — раздумал. Его надпись, на обороте:

«Вот она, моя верная попутчица, во всей своей докторской красе. Она это или нет? Я спрашиваю не тебя, дорогая Батшева, но себя — очень часто, почти ежедневно.

До сих пор не могу разобраться, где и когда у Шейнеле начинается доктор, когда и где в ней кончается жена и мать. Чего больше — первого, второго или третьего? Для тебя, Батшева, этот вопрос может звучать риторически. Все три явления, скажешь ты, не противоречат друг другу, наоборот, одно другое дополняет. Но так это, видимо, только теоретически. Если бы у тебя была возможность познакомиться с Шейнеле и наблюдать ее с близкого расстояния, если бы ты столкнулась с ней в каждодневной жизни, ты бы определенно спросила ее о том же. Одним словом, сколько бы ты ни старалась выпытывать что-то у Аси, Авигдора (брат доктора Сидерайте. — Е.Ц.), других наших общих знакомых, добиваясь правды, тебе это не удастся. Никто-никто не понимает тайну нашей совместной жизни. Даже мои дети. Дорогая сестра, прошло уже тридцать лет, и у меня подозрение: я сам ее не понимаю. Яков. 2 июня 1975».

____________________

й любил «открывать людей». Отчего же таким непонятным казался ему человек, который был рядом полвека?

_____________________

Самые яркие воспоминания ее детства:

— …Я стираю, стираю, стираю. Пеленки! В нашей семье — шестеро маленьких детей. О бедности не говорю. Восемь человек в двух маленьких комнатках. Учиться можем только двое — я и брат Авигдор. Да и то с условием: учиться надо отлично, тогда родителей освободят от платы за гимназию. Мы зарабатываем сами, даем уроки; удивляюсь: я — еврейка — учу литовскому языку литовцев. Еще одно воспоминание: демисезонное пальто, на которое я, девочка- подросток, сумела собрать деньги…

_____________________

— Когда мы поженились, Яше было тридцать четыре, мне — двадцать четыре. Он требует: стол должен быть тщательно сервирован, а на столе — накрахмаленная скатерть…

_____________________

Уже не ранят его упреки:

— Почему ты мне мало улыбаешься? Телефонной трубке достается гораздо больше твоего тепла.

______________________

Уже не имеют значения ее признания:

«Он был единственным мужчиной в моей жизни. Я ему ни