каторжник!
Он кивнул и сделал глоток виски.
— Это верно. Мои документы хранились в пластиковой сумке, потому что во время героического сражения за вызволение грузовичка я поскользнулся, упал в пруд и промочил бумажник.
Оставалось непонятным, что заставило его ехать через глушь в разбитом фургончике, нагруженном туристскими принадлежностями, и почему у него были волосы почти до плеч. Но ей это безразлично. Это не ее дело. Она смотрела на его гладко выбритый подбородок, смеющиеся глаза и знала, что морочит себе голову. Ей вовсе не безразлично. Он разжигал в ней любопытство. Она хотела знать об Оливере как можно больше. В этом мужчине было нечто такое, чему бесполезно сопротивляться. Нечто не дававшее ей покоя.
— Я возвращался из отпуска, проведенного в горах с шестнадцатилетним сыном. Нам редко удается побыть вместе, поэтому когда выдается такая возможность, я стараюсь придумать для мальчика что-нибудь необычное.
Долорес пришлось признаться, что этот рассказ произвел на нее сильное впечатление и что она с нетерпением ждет его продолжения.
Эдвин поведал, что на это время он забрал сына из школы, потому что учеба — далеко не всегда самое главное. Успеваемость у мальчика хорошая, так что недельный перерыв в занятиях не мог повредить ему. Эдвин отправил сына домой самолетом, а сам решил вернуться домой в автофургончике ради собственного удовольствия.
— Так вот почему вы были небриты, а волосы были такими длинными, что через неделю упали бы вам на плечи?
— Вам не нравятся мои волосы?
Она пожала плечами.
— Это бросилось мне в глаза, вот и все. Мужчины могут делать со своими волосами все, что им нравится. Женщины делают то же самое.
— Но тем не менее вы решили, что такой внешний вид отражает мои преступные наклонности, и натравили на меня копов.
— Извиняться я не собираюсь, так что оставим этот разговор.
Оливер учтиво поклонился, но его глаза заискрились от смеха.
— Длинными волосами и недельной щетиной я обзавелся на пари, поспорив с дочкой. Она сказала, что я «чересчур прилизанный» и что мне надо «слегка расслабиться». На ее языке это означает отрастить волосы и бороду. Ей четырнадцать лет.
Долорес вспомнила, что Кора сказала ей самой примерно то же самое, но промолчала. Не следовало привлекать внимание этого человека к тому, что ей не хватает «трепета», сексуальности и всего остального, что делает женщину женщиной…
— Значит, вы сделали это на спор? — поинтересовалась она. — Как это вышло?
— Она стала дразниться и заявила, что я слишком консервативен и никогда не решусь на то, чтобы изменить свой внешний вид. — Оливер добродушно усмехнулся. — Что мне оставалось делать? Позволить ей думать, что я струсил?
Долорес засмеялась. Она тоже ничего не могла с собой поделать.
— И что же она подумала, когда вы вернулись из похода бородатым и длинноволосым? Ей понравилось?
— Она сказала, что я выгляжу весьма импозантно.
— Достаточно импозантно, чтобы послать за вами полицию, — сухо напомнила Долорес.
— Она и про полицию сказала, что это круто.
Долорес не то застонала, не то засмеялась.
— О Боже! Ну и детки!
— Сегодня днем я получил большое удовольствие от разговора с вашей дочерью. Очень симпатичная и толковая девочка.
Лукавый огонек, горевший в его глазах, заставил Долорес насторожиться. Она вспомнила, что совсем недавно Эдвин назвал Кору прямой и открытой, и встревожилась. Что ему наговорила эта болтушка?
— Подозреваю, что моя симпатичная и разговорчивая дочь описала вам все мое печальное прошлое, — покоряясь судьбе, вздохнула она.
— Далеко не все. Остальное я домыслил.
— И что же она вам сказала?
— Только самое главное. Что вы шесть лет как в разводе и что вы самая замечательная мать в мире.
— Что ж, приятно слышать. А она — самая замечательная дочь в мире. — Ее переполнила материнская гордость.
Эдвин коварно улыбнулся.
— А еще она сказала, что вам сорок два года, а ведете вы себя так, словно вам восемьдесят и ваша жизнь кончена.
Теплое чувство моментально улетучилось.
— Я убью ее! — прошептала Долорес.
Эдвин рассмеялся и поспешил ее успокоить, заметив:
— Ну и зря. Кора желает вам добра. Вы что, действительно думаете, что жизнь кончена?
— Нет! — огрызнулась Долорес.
— Тогда почему ваша дочь говорит, что вы ведете себя как старуха?
Потому что я не занимаюсь ежедневным сексом, подумала она и небрежно пожала плечами.
— Коре девятнадцать. Она учится в колледже, ходит на вечеринки и рок-концерты, ездит на раскопки и занимается еще многими вещами. Я вдвое старше ее, занимаюсь тем, что зарабатываю нам на жизнь, а в Сан-Франциско, хотя до него всего сорок миль, я бываю крайне редко. Конечно, она считает меня чем-то вроде мумии.
Оливер кивнул.
— Моя дочь тоже считает меня занудным старикашкой. Обвиняет в том, что я веду слишком скучную жизнь, и говорит, что мне надо чаще бывать на людях.
Да неужели, хотелось спросить Долорес, но она опять отмолчалась, поскольку беседа начинала принимать слишком интимный характер. И все же она была уверена, что этот человек кто угодно, только не занудный старикашка. Конечно, подростку могло так показаться, но перед ней сидел энергичный, сексуальный мужчина, который без труда нашел бы себе любовницу, если бы стремился к этому.
Оливер, внимательно смотревший на нее поверх бокала, неожиданно улыбнулся.
— Я так и не рассказал, в чем заключаются мои обязанности старьевщика… Вам интересно?
— Вы говорили, что слегка драматизировали ситуацию.
— Да. На самом деле мы занимаемся не старой одеждой и мебелью, а подержанной медицинской техникой вроде рентгеновских аппаратов. Для компании эта деятельность является побочной. Она не дает прибыли, но зато служит на благо людей. Мы ремонтируем все это, а потом продаем по дешевой цене больницам развивающихся стран…
— Почему эти вещи выкидывают, если ими еще можно пользоваться?
— Потому что нашим офисам и больницам подавай только «самое-самое»… Так зачем же отправлять на помойку вполне годные, но морально устаревшие приборы и оборудование, если ими согласны пользоваться те, кто не так богат?
— Но если вы не извлекаете прибыли, то зачем вам это?
Он пожал плечами.
— Причин много. Во-первых, это говорит о том, что компания может позволить себе заниматься благотворительностью. Во-вторых, это хорошая реклама. Мы делаем общественно полезное дело… — Тут Оливер хитро усмехнулся. — А кроме того, мне до смерти надоела рутина. Пришлось встать на уши, чтобы правление позволило мне реализовать этот проект. Я хотел бросить им вызов и показать, что можно сделать, если шире смотреть на вещи.
— Особенно на старые вещи, — непринужденно вставила Долорес, пытаясь не показать виду, что
