духом, она выпила глоток шампанского, потом еще один… Когда бокал опустел, Долорес поставила его на поднос и отправилась искать дамскую комнату.
Не успев завернуть за угол, она услышала разговор об Эдвине. Спорили три-четыре женские голоса. Долорес застыла на месте, затаив дыхание. Женщины говорили о том, что Эдвин Оливер очень красив. Ужасно богат. Великолепен в постели. И что они много лет не видели его с женщиной.
— Но сегодня он кого-то привел — сказал один голос. — Вы ее видели?
— Ей по крайней мере сорок. Вы можете в это поверить?
— Ты говоришь так, как будто ей сто. Радость моя, тебе самой скоро сорок.
— Я хочу сказать, что этого никто не ожидал. Все думали, что он приведет сюда двадцатилетнюю секс-бомбу. Я ничуть не удивилась бы, если бы на него записывались в очередь.
— Включая тебя с твоим чудо-лифчиком и прооперированным носом!
Вот так! Долорес осторожно перевела дух. Она хотела уйти, но, казалось, приросла к полу.
— Ну что ж, я думаю, в тридцать восемь лет у меня еще есть надежда. Если он влюбился в нее, то чем я хуже? Я бы выскочила за него при первой возможности.
— А я нет. Мне жаль эту женщину.
Они ее жалеют? Долорес напряглась, предчувствуя недоброе.
— Почему это? — недоверчиво спросила собеседница.
— Ты только представь себе: ей ведь придется соперничать с его покойной супругой. Я бы никогда на это не решилась. На мой взгляд, конкурировать с его святой Эммой — безнадежное дело.
— Со святой Эммой?
— Разве ты не слышала? Он буквально молился на жену. Люди до сих пор говорят, какая она была чудесная, добрая и талантливая. После ее смерти прошло немало лет, прежде чем он появился на людях с другой. Должно быть, в его жене действительно было что-то необыкновенное… — Эти слова сопровождались унылым, завистливым вздохом.
— Да, ты права. Ведь влюбиться в Эмму с первого взгляда было трудно, потому что… ее лицо…
Тут мимо Долорес прошло еще несколько женщин. Они смеялись, болтали, и этот шум заглушил конец фразы.
Было трудно влюбиться?.. Почему трудно? Долорес порывисто вздохнула. Сердце стучало, в ушах звенело. Святая Эмма. Жена Эдвина. Идеал. Совершенство. Только этого недоставало! Мало ей увивающихся за Эдвином роскошных женщин, так теперь изволь соперничать с его покойной женой…
Разве обыкновенная женщина в здравом уме решится на такое? Конечно, нет. Надо бежать, пока не поздно. Эдвин не про ее честь.
Хотелось бы надеяться, но… Она была влюблена, безумно влюблена, а это не имеет ничего общего со здравым умом.
Но вместо того, чтобы пуститься в бегство, она свернула за угол. Разговор тут же прекратился, и три женщины молча уставились на нее. Одна из них была ярко-рыжей — той самой, которую Долорес видела на сервированном ею обеде; другая — платиновой блондинкой, а третья — полубрюнеткой, полушатенкой.
Долорес любезно улыбнулась.
— Дамская комната в той стороне? — спросила она, указав рукой в конец мраморного коридора.
— Да, — хором ответили ей.
— Спасибо, — поблагодарила она и гордо прошествовала мимо, спиной чувствуя их взгляды.
Вернувшись в гостиную, она увидела, что Эдвин в волнении не находит себе места.
— Я искал тебя, — сказал он, обнимая ее за плечи.
— Я гуляла, — оживленно ответила она.
— И как, понравилось?
— О да, замечательно.
— Что-нибудь не так?
Долорес небрежно помахала рукой.
— Ничего особенного… Я бы с удовольствием выпила еще шампанского.
— Что ж, хорошо, сейчас принесу.
Конечно, ей не удалось обмануть его. Просто Эдвин решил не накалять обстановку. Но что она могла ему сказать? Я выжила из ума, когда влюбилась в тебя? Я злюсь и хандрю, потому что не хочу соперничать с твоей святой женой?
Она быстро опорожнила бокал и взяла еще один…
После окончания вечера они молча вернулись к Эдвину. Джон и Лина уехали на уик-энд в Лос- Анджелес к двоюродным братьям и сестрам, в доме было пусто и тихо.
Она прошла в гостиную и села на диван. Кружилась голова. Эдвин взял кочергу и начал разгребать угли. Он был так красив и в то же время так далек от нее, что хотелось плакать. Она любила его и не сомневалась в своем чувстве. Но соперничать с его покойной женой бесполезно. Шампанское делало ее чувствительной и слезливой. Долорес прекрасно знала это и тем не менее позволила себе напиться.
— Итак, — выпрямившись, спросил Эдвин, — в чем дело?
Такой высокий, такой притягательный… Что он в ней нашел? Как Эдвин мог желать ее после своей божественной Эммы? Долорес знала, что он быстро разочаруется в ней. Она ему надоест. На глаза набежали дурацкие слезы.
— Должно быть, я сошла с ума, когда связалась с тобой, — сказала она то, чего вовсе не собиралась говорить. — Я не хочу соперничать с твоей святой женой.
9
Эдвин напрягся.
— С кем?
— С твоей женой. Они называли ее святой Эммой.
Лицо Оливера стало каменным, глаза — непроницаемыми. На какое-то мгновение в комнате воцарилось тревожное молчание.
— Кто «они»? — ледяным тоном спросил Эдвин.
— Люди. Женщины. Они говорили, что она была чудесная, необыкновенная, талантливая и что заполнить то место, которое она занимала в твоей жизни, невозможно. — Долорес глубоко вздохнула. — А одна вообще сказала, что не стоит и пытаться… — Причем эта женщина моложе меня, едва не добавила она, но удержалась, стиснула руки и надменно вздернула подбородок. — И я тоже не стану! — Прямо как в театре. О Господи, зачем она говорит это? Что ей стукнуло в голову?
Шампанское, вот что. Четыре бокала за два часа.
Лицо Эдвина потемнело.
— Кажется, я не просил тебя занять ее место в моей жизни. И не говорил, что хочу этого.
Голос Оливера звучал непривычно холодно. Долорес никогда не видела его таким сердитым и ужасно испугалась. Он резко отвернулся, взял пальто и вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь.
Она почувствовала, что дрожит всем телом, а по щекам струятся слезы. О Боже, что она наделала? Рассердила его. Эдвин возненавидит ее за то, что она вообще посмела произнести имя его любимой жены, даже в мыслях поставить себя на ее место.
Она не слышала шума отъезжавшей машины, должно быть, Оливер пошел пешком. Ночь стояла холодная, и ей представилось, как он бродит по пустым, одиноким улицам, тоскуя о своей драгоценной Эмме.
Конечно, Эдвин никогда не говорил ничего подобного. Он вообще очень мало говорил о жене, за исключением самых простых, обычных вещей, относившихся к детям и его прошлому. Он был джентльменом, этого у него не отнимешь.
Хорошо бы выпить еще шампанского… О нет, только не это! А если выпить кофе, она не сможет уснуть. Кофе не утешает. Лишь бодрит немного.
